Кровавые следы

Самолёт был огромным. Там помещалось около семидесяти каталок и ещё столько же пассажирских сидений. Солдат из военно-воздушных сил указал мне мою каталку. С моей стороны это вызвало протест. Я не хотел приехать домой на носилках. Я собирался пройти на своё место и лететь, как нормальный пассажир, как будто меня вовсе не отделали. Это было чисто символически, но мне хотелось именно так. Экипаж оказался понимающим, и меня перевели в кресло без возражений. Через два часа полёта я был так вымотан, что буквально не имел сил сидеть прямо. Я застенчиво спросил у экипажа, нельзя ли мне прилечь. И опять они перевели меня без какой-либо критики и едких замечаний.

В остальном наш перелёт в страну Восходящего Солнца прошёл приятно и без происшествий. Для меня это было что-то невероятное. Получив ранение, я был вывезен с поля боя ещё до захода солнца. Теперь, через несколько дней в госпитале в зоне боевых действий, меня увозят с континента и отправляют в нейтральную страну, где безопасно. Дело просто невиданное.

Из-за такого рода вещей я за некоторое время до того пытался убедить Тайнса, Ортиса и ещё нескольких парней из нашего отделения, что с учётом всего этого, Вьетнам был несерьёзной войной в сравнении с Кореей и Второй Мировой. На самом деле, во всех наших крупных войнах появлялись свои преимущества для парня, которому в поле отстрелили задницу, преимущества, которые делали войну более сносной, чем предыдущая. От войны за независимость до гражданской войны, Мировых войн, Кореи и Вьетнама всегда появлялись новшества в области связи, транспорта и медицины, которые облегчали участь среднестатистического бойца. Кто бы выдержал войну без регулярных посылок от мамы, без передвижных медпунктов, без общей анестезии; войну, где обычным делом были ампутации и никаких антибиотиков против неизбежного заражения ран? Это просто немыслимо.

Во Вьетнаме мы заранее знали, что если нас ранит, то мы со всей вероятностью окажемся в госпитале в течение часа и за пределами зоны боевых действий в течение нескольких дней. Нам не приходилось переносить суровые, морозные зимы. У нас всегда было полно еды и сигарет. Мы должны были воевать всего двенадцать месяцев, затем можно было всё бросить и ехать домой. Некоторые наши предшественники не бывали дома по несколько лет подряд. И в довершение всего, один или даже два раза, если мы чувствовали себя психически перегруженными или слишком боялись за себя, то можно было объявить «я в домике» и взять тайм-аут, прервать войну и взять неделю отпуска. Неделя проходила в центрах отдыха и рекреации в Австралии, Японии, Малайзии, Таиланде, на Тайване, или в нашем самом молодом штате, на Гавайях. Разве это не здорово?

Никто со мной не согласился. Просто находиться во Вьетнаме уже само по себе было тягостной ношей. Раз они оказались во Вьетнаме, то уже были несчастны и не повелись на мои радостные песни и пляски о том, что наша война — лёгкая война. Они даже не дали мне возможности упомянуть о том, что у противника не было ни авиации, ни артиллерии. Для нас это оказалось ещё одним удачным совпадением.

Наш самолёт приземлился на американской военно-воздушной базе на Хонсю, главном японском острове. Фудзияма, священная для японцев гора, приветствовала нас своим величественным снежным пиком, виднеющимся вдали. Увидеть её было неожиданным подарком. Её вид настроил меня на более позитивный лад насчёт всего происходящего. Я был уверен, что побывать в тени Фудзиямы — хорошее предзнаменование.

Непродолжительная поездка на автобусе доставила нас в казармы Кисинэ, американский военный госпиталь в Йокогаме. Моя палата находилась на пятом этаже. Мой сосед по комнате, Руди Рихтер, был сержантом из 173-ей воздушно-десантной бригады. Он сказал, что когда-то служил во Французском Иностранном легионе в Индокитае. Рихтер был гражданином Германии и вступил в нашу армию, чтобы получить американское гражданство. Мысль о не-гражданах, служащих в нашей армии никогда не приходила мне в голову.

Руди был умным и дружелюбным, что делало его приятным соседом. Как и я, он был ранен в рот и имел на лице целый набор рваных красноречивых шрамов. Один глаз у него был выбит, и увула, эта штучка, которая висит сверху в глотке, была оторвана пулей. По-видимому, теперь она валялась где-то в джунглях. Я точно не знаю, для чего нужна увула, но от рассказа про то, как её отстрелило, меня передёрнуло.