Кровавые слезы Украины

– Да, эти мерзавцы готовы на все, чтобы опаскудить наши начинания, которые приняли простые граждане – односельчане. Они будут постоянно вставлять в нашу колесницу палки. К этому нужно быть готовым. Местный фюрер ОУН Гришка Палий, как мне докладывали, угрожал вам и мне. Обещал подпустить красного петуха скирдам и копнам в поле, – с волнением осипшим голосом вещал сельский «староста». – Его организация существовала и при Польше. Теперь у них новый враг – советская власть. У них есть оружие. Есть свидетели, как они тренировались в песочном карьере в стрельбе.

– Надо об этом поставить в известность нашего оперативника из НКВД. Кстати, а скорее, к сожалению, он не часто приезжает к нам.

– А как он может бывать часто у нас, когда на его шею навесили десяток сел и хуторов.

– Нет, это не дело. Буду в Сарнах, обязательно пожалуюсь начальству, а пока у нас одно оружие – убеждение сельчан в правоте созидательного дела, – радовался Николай Григорьевич.

– Село ожило после ухода польских осадников. Люди посветлели лицами. Они стали хозяевами своих подворий без ляхетского кнута. Бандеровцам должны дать бой комсомольцы… Их у нас уже больше двух десятков юношей и девушек, – констатировал Дмитрий Иванович.

Но события стали развиваться не по прогнозам Береста и Коржа, а по правилам жанра коллективизации, какая проходила в начале 30-х годов в Советской России. Сталинское «головокружение от успехов» дало знать о себе и в селе Малое. Два руководителя – колхоза и сельсовета – рано радовались успехами.

В августе 40-го года стали гореть скирды соломы и сена, заготовленные на зиму. Потом кто-то облил соляркой собранное зерно, сложенное на лугу и прикрытое брезентом.

Но когда убили комсомолку, приехавшую на Полесье из Полтавской области, Дарью Процак, учительницу начальных классов сельской школы, во время возвращения домой со дня рождения подруги, терпение у Береста лопнуло. Он узнал, что ее отправили на тот свет удавкой из скрутки косынки девушки. Председатель колхоза поехал в Сарны с требованием прислать опытных розыскников, чтобы найти и покарать убийц. Приезжала следственная бригада, но, увы, не смогла выйти на убийц. Подозревали националистов, но и только…

К весне 1941 года колхоз стал крепко на ноги. Выкорчевали старый лес. Распахали новые площади. Посадили и засеяли все, что планировали.

Часто в поле выходил Николай Григорьевич и радовался желтеющим стеблям и золотистым колоскам – жито заколосилось крупным зерном. «Соберем приличный урожай, – рассуждал он. – И государству отдадим, и добрую часть себе оставим. Одним словом, будем с хлебом. И тут несчастье: какой-то «мерзопакостный негодяй», по-другому его не мог назвать председатель колхоза, поджог поле в начале июня. Начали гореть стебли с подветренной стороны.

Звонарь, живший на окраине села, увидел первым начавшиеся сполохи пожара и стремглав кинулся к колокольне. Разбуженные селяне с радюгами и метлами пытались сбить пламя. Ведра с колодезной водой были как мертвому припарка – много не наносишь. Сгорело поле в один миг.

Милиционеры прибыли вовремя. Нашли быстро поджигателей: арестовали Гришку Палия и его подручного Остапа Парасюка. Через неделю руководители села знали из уст районного начальства, что бандиты действовали по приказанию оуновца с кличкой Вихорь. Фамилии его они не назвали – якобы не знали, а может, скрывали. Письменный приказ от руководства провода ОУН привез связной – незнакомый ранее местным оуновцам молодой человек, и тут же ускакал на коне. Палий и Парасюк раскололись быстро – жить захотелось, уголовная статья ведь была серьезная.

Наведывались все чаще в село незнакомые люди: присматривались, прислушивались, шушукались с теми, кто демонстративно не пошел в колхоз. Ранним утром из добротной хаты, крытой черепицей терракотового цвета, вышел невысокого роста, белокурый, голубоглазый человек, одетый в серую рубашку с накладными карманами на груди. За спиной висел рюкзак типа вещмешка защитного цвета, явно военного образца. Он быстро углубился в посадку, начинающуюся сразу за околицей села, повернул направо и по тропинке вышел к «спящему» ветряку. Работники мельницы в такую рань еще отдыхали.

Незнакомец остановился у почерневшего от старости млына. Огляделся по сторонам – никого поблизости он не увидел, вытащил армейскую фляжку и двинулся к ветряку, его нижней дощатой лопасти огромного пропеллера, который был застопорен толстой конопляной веревкой-мотузком. Стопорящее устройство – дышель – давно сгнило, поэтому ветряк стреножили именно таким способом.