Кровавые вороны Рима

Макрон смотрел на качающееся в темном углу тело и испытывал некоторую жалость, но не сочувствие. А еще разочарование в человеке, лишившем себя жизни. Почему Децимус избрал такой путь? Из боязни наказания за предательство Катона? Или из страха оказаться захваченным силурами после падения Брукциума? Неважно, чем руководствовался Децимус, в глазах Макрона его поступок выглядел недостойно. Скверная смерть для любого человека, особенно для бывшего солдата римской армии. Оправдания самоубийству нет и быть не может. У Макрона не было времени читать истории о благородных римлянах, покончивших жизнь самоубийством во благо Рима или ради чести семьи. Куда лучше погибнуть с мечом в руке, выкрикивая проклятия в лицо врагам. А это? Из груди Макрона вырвался тяжелый вздох. Такой путь мог избрать только трус. На мгновение Макрон, сам того не желая, представил последние минуты жизни Децимуса, и отчаяние ветерана нашло отклик в его душе.

Однако он тут же выбросил из головы глупые мысли. Пусть уж в подобных тонкостях копается Катон. В поисках пищи Макрон заглянул на полку над шершавой столешницей и обнаружил кусок местного сыра и несколько ломтей черствого хлеба. Усевшись на табурет, он основательно подкрепился, умышленно отводя взгляд от тела Децимуса.

Доесть сыр Макрон не успел. В коридоре послышались торопливые шаги. Сначала кто-то забежал в апартаменты префекта, а потом добрался и до кухни.

– Господин центурион!

Макрон поспешил проглотить кусок, чтобы освободить рот.

– Я здесь!

На пороге появился запыхавшийся часовой.

– Господин префект, силуры возвращаются.

Внутри у Макрона все напряглось.

– А наши парни?

– Нет, господин. Никого… – часовой не договорил, уставившись на мертвое тело, висевшее на крюке.

Даже испепеляющий взгляд Макрона не привел его в чувство.

– Закончи доклад! – гаркнул центурион.

– А? Что? – очнулся часовой. – Да, простите. Местные возвращаются с перевала. Я сам видел среди них Каратака, господин центурион.

– А римлян нет? Точно?

– Абсолютно.

– И пленных тоже? – ухватился за последнюю угасающую надежду Макрон.

– По крайней мере я никого не заметил, когда отправился к вам с докладом.

Макрон встал и, собрав остатки нехитрой трапезы, кивнул в сторону повешенного.

– Снимите его и уберите прочь отсюда.

Он уже дошел до двери в коридор, но вдруг остановился:

– Отнесите Децимуса к другим покойникам. Когда все закончится, надо похоронить ублюдка по-человечески.

– Слушаюсь, господин префект.

– Ну и чего ты ждешь? – обрушился Макрон на часового. – Хочешь, чтобы вся кухня провоняла? И не забудь убрать под ним дерьмо.

Легионер, поморщившись, оставил копье и щит у кухонного стола, за которым только что сидел Макрон, и направился к помойному ведру. Глянув напоследок на самоубийцу, Макрон осуждающе покачал головой и вышел в коридор.

С мрачным лицом он пошел к главным воротам. Если Каратак с войском возвращается с перевала, значит, можно не сомневаться, силуры разбили колонну подкрепления. То есть гарнизону не приходится рассчитывать на помощь со стороны. Боеспособных воинов остается все меньше. Мрачная перспектива, ничего не скажешь! Остается только надеяться, что дым от сигнального костра увидят далеко за пределами Брукциума и сообщат легату Квинтату, что гарнизон крепости попал в беду. Но если и так, до Глевума более шестидесяти миль, и чтобы прийти на выручку гарнизону Брукциума, Четырнадцатому легиону потребуется не менее трех дней. Макрон понимал: столько им не продержаться.

Преодолевая боль в ногах, Макрон поднялся на башню и подошел к парапету. Часовой наблюдал за долиной. По дороге к лагерю двигалось несколько тысяч вражеских воинов. Над передовым отрядом всадников развевалось знамя Каратака, а за ними следовало остальное войско. Из лагеря им навстречу бросились остальные силуры, приветствуя возвратившихся товарищей радостными криками. Когда армия Каратака вошла в лагерь, солнце садилось за вершины гор. Долина купалась в алых отблесках, а на траву и заросли вереска вокруг крепости легли длинные тени.