Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным

Сталинская интерпретация ленинградского убийства была прямым вызовом советской государственной милиции. НКВД не был склонен принять его версию хотя бы потому, что отсутствовали ее доказательства. Когда руководитель НКВД Генрих Ягода посмел наводить справки о Сталине, ему посоветовали поостеречься, чтобы не «нарваться». Сталин нашел сообщника, Николая Ежова, который был готов пропагандировать сталинскую версию событий. Ежов, миниатюрный мужчина родом из польско-литовского пограничья, уже был известен своими взглядами на оппозицию как на терроризм. В феврале 1935 года он возглавил «контрольную комиссию», которая собирала для Политбюро компрометирующую информацию на членов Центрального комитета. Сталин и Ежов, казалось, усиливали убежденность друг друга в существовании повсеместных заговоров. Сталин стал полагаться на Ежова до такой степени, что в качестве редкого признака близости выражал озабоченность здоровьем Ежова. Ежов сначала стал первым заместителем Ягоды, а потом и вовсе заменил его. В сентябре 1936 года Ежов стал комиссаром внутренних дел, руководителем НКВД. Ягоду сначала перевели на другой пост, а затем, через два года, расстреляли[136].

Начиная с августа 1936 года, Ежов во время публичных показательных процессов предъявлял бывшим политическим оппонентам Сталина фантастические обвинения. Признания этих известных людей привлекли внимание всего мира. Льва Каменева и Григория Зиновьева, бывших когда-то союзниками Троцкого и оппонентами Сталина, судили 19–24 августа. Они сознались в том, что принимали участие в террористическом заговоре с целью убить Сталина; вместе с другими четырнадцатью обвиняемыми они были приговорены к смертной казни и расстреляны. Эти старые большевики были запуганы и избиты и не делали ничего, лишь бормотали заученные фразы. Однако их признания, которым многие верили, стали своего рода альтернативной историей Советского Союза, в которой Сталин всегда был прав. В ходе последующих показательных процессов Сталин даже следовал ритму конца 1920-х годов: расправившись со своими бывшими левыми оппонентами Каменевым и Зиновьевым, он повернулся против бывшего правого оппонента – Николая Бухарина. В 1928 году, когда дебаты все еще были возможны, Бухарин угрожал назвать Сталина организатором голодомора. Хоть он никогда и не выполнил своей угрозы, но все равно погиб. Троцкий, которого не судили на показательном процессе, поскольку он жил за границей, был якобы предводителем. Партийная газета «Правда» ясно указывала на связь между ними в заглавии от 22 августа 1936 года: «Троцкий–Зиновьев–Каменев–Гестапо». Могли ли эти трое большевиков, люди, построившие Советский Союз, действительно быть платными агентами капиталистических держав? Были ли трое коммунистов еврейского происхождения агентами тайной полиции нацистской Германии? Не были, но обвинениям серьезно поверили даже за пределами Советского Союза[137].

Для многих европейцев и американцев показательные процессы были просто судами, а признания – надежным доказательством вины. Некоторые обозреватели, симпатизировавшие Советскому Союзу, видели в них позитивное развитие: британская социалистка Беатриса Вебб, например, была довольна, что Сталин «срубил мертвое дерево». Другие советские симпатики без сомнения подавили свои подозрения на том основании, что СССР – враг нацистской Германии, а значит – надежда цивилизации. Европейское общественное мнение в 1936 году было настолько поляризировано, что действительно было трудно критиковать советский режим без того, чтобы не одобрить фашизм и Гитлера. Это, конечно, была совместная бинарная логика национал-социализма и Народного фронта: Гитлер называл своих врагов «марксистами», а Сталин своих – «фашистами»[138]. Они сходились на том, что середины не существует.

Сталин назначил Ежова именно тогда, когда решил вмешаться в дела Испании; показательные процессы и Народный фронт были, с его точки зрения, проявлениями одной и той же политики. Народный фронт позволял определять друзей и врагов – это, конечно же, зависело от меняющейся линии Москвы. Имея дело с некоммунистическими политическими силами, он должен был проявлять большую осторожность как дома, так и за границей. Для Сталина гражданская война в Испании была одновременно и битвой против вооруженных фашистов в Испании, и борьбой против левых, а также еще и внутренних врагов. Он считал испанское правительство слабым, так как оно не сумело найти и уничтожить достаточное количество шпионов и предателей. Советский Союз был одновременно и государством, и концепцией, внутриполитической системой и международной идеологией. Его внешняя политика всегда была внутренней политикой, а внутренняя – внешней. В этом была одновременно и его сила, и его слабость[139].