Кровавый апельсин

Я жду продолжения упреков, но Карл наливает в кастрюлю воды из чайника и кладет две горсти макарон. Когда он принимается натирать пармезан, я тихонько выбираюсь из кухни. Молчание хуже любых упреков. Нужно исправляться.

Глава 6

Прошла неделя. Октябрь в самом разгаре, как и процесс в Бэзилдонском суде короны, на котором я защищаю футболиста среднего пошиба, обвиненного в незаконных половых сношениях с несовершеннолетней. Можно с полной уверенностью сказать, что процесс получился не слишком успешным, подсудимый вел себя отвратительно, и, даже будучи его представителем, я рада, что ему дали пять лет. После оглашения приговора я навещаю его в изоляторе.

Дожидаясь у двери, я проверяю электронную почту. Спам, спам, новости по разным судебным процессам, сообщение от Патрика. От Патрика! Я открываю письмо с бешено бьющимся сердцем. На прошлой неделе мы виделись только раз, вечером четверга у него в квартире. Патрик эсэмэской спросил, свободна ли я, и позвал к себе. Когда я приехала, уже смеркалось, а потом лежала рядом с ним, смотрела, как темнеет за закрытым жалюзи окном, и слушала, как Боб Дилан поет о том, что не стоит думать дважды[13]. Вместе с ним, рядом с ним было так хорошо…

«След встреча с Мадлен Смит назначена на среду. Потом нужно поговорить о деле. Разберись с яслями».

Я морщусь сотовому. Мы язвим и пререкаемся, словно вечера четверга в помине не было. Тогда он дышал мне в макушку, наши сердца бились в унисон, мы поцеловались, когда кончили. «Редкостный вечер», – сказал тогда Патрик. Идиллия. Я даже вздохнуть боялась, чтобы ее не нарушить. Когда одевалась, Патрик смотрел в телефон и едва поднял голову, чтобы попрощаться, хотя я пыталась его поцеловать.

– Мисс, мисс, вы к кому? – Приглушенный голос из переговорного устройства возвращает меня к реальности.

– К Питеру Ройлу.

– Понятно.

Встречу приятной не назовешь, как я и ожидала. Ройл, взбешенный пятилетним сроком, не вынимает изо рта сигарету. Отдельные спортсмены сохраняют форму даже за решеткой, но, по-моему, это не про самовлюбленного, испорченного Ройла. Основной нападающий «Бэзилдон Юнайтед», он привык к подхалимажу на футбольном поле и обожанию вне его (в тех редких случаях, когда он соблаговолял появляться на работе в автомастерской). Разумеется, он совершенно не готов принять реальность того, что закон запрещает вольничать с пятнадцатилетней девочкой, даже если она согласна. Нельзя подбивать под нее клинья, склоняя к сексу. Однажды Питер так настойчиво добивался минета, что девчонка нажаловалась маме, а та обратилась в полицию. Я объясняю, что особых оснований обжаловать признание виновным и меру наказания нет, но обещаю еще раз внимательно изучить обстоятельства дела и сообщить ему результат. Ройл отказывается пожать мне руку, и я очень рада сесть в поезд, который увезет меня в Лондон.

Поезд движется по востоку города, промышленные районы сменяются рядами домов-близнецов с садами, спускающимися к железной дороге. Насыпи завалены хламом, пустыми банками, брошенной одеждой. Старые пакеты качаются на низкорослых деревьях, словно ведьмины трусы. Интересно, кто-нибудь перелезает через ограду, чтобы потрахаться на травке у насыпи – ненадолго отрешиться от рутины и закайфовать под ритм поезда 22.08 сообщением Бэзилдон – Фенчерч-стрит. Ту станцию я помню по лондонской версии «Монополии». Я-то хоть из тюрьмы выбралась, Питеру Ройлу повезло меньше. Как ни стараюсь, ни капли сочувствия к нему у меня нет. Он получил по заслугам. Надеюсь, это хоть немного утешит пострадавшую и ее семью.

К делу Мадлен вернусь с удовольствием. Я закрываю глаза и прислоняюсь к колючей обшивке сиденья. Перед мысленным взором мелькает Патрик, за спиной у него хмурится Карл. Два образа сливаются воедино – я забываюсь беспокойным сном и резко просыпаюсь, когда поезд прибывает на Фенчерч-стрит.

Два дня спустя мы с Патриком встречаемся на вокзале Марилебон и вместе садимся в поезд. Похоже, разговаривать ему не хочется, и после пары неудачных попыток завязать беседу я оставляю его в покое.

– Нам нужно больше узнать о ее отношениях с мужем, – говорит Патрик, пока мы дожидаемся открытия тяжелых металлических ворот.

– Журналисты сдались, – говорит Фрэнсин, впуская нас через парадную дверь. – Я думала, это никогда не случится, но она из дома не выходит, и ловить им нечего. – Фрэнсин показывает на сестру, которая смущенно стоит у двери между холлом и кухней. – Я вас оставлю. Но не расстраивайте ее, как в прошлый раз. Сил у нее немного.

С этим я согласна. Если Фрэнсин – яркий оригинал, то Мадлен – бледная, выцветшая копия. Еще чуть-чуть, и она окончательно исчезнет из вида, как кровь ее мужа, пятна которой наверняка свели с ковра в спальне.