Кровавый дар (СИ)

— Если честно, госпожа Стиантон, я сам в раздумьях, мне потребуется время на ответ. Я бы мог предположить, что это какая-то новая магия, и ребенок лишь «пришелец». Но он ваш, в нем часть вас. Посему скажу вам совершеннейшую «антимагонаучную» глупость — раз в год и простая палка выпускает пульсар, прошу, только не обижайтесь.

Дверь за лекарем тихо затворилась. А я поймала себя на том, что согреваю ладонями живот.

И даже пришедший ночью сон не испортил эйфории, в которой я пребывала, совершенно забыв про дар, да и казалась мне ныне, что крошечное существо — мой самый верный защитник от всех невзгод.

… Аракиан хоронили с большими почестями в кругу рода и семей моих сестер.

Я, несмотря на обычаи, стояла рядом с отцом. После всего случившегося Каралас забрал меня из рода исчезнувшего Сальтирина. Да, для других это было вызовом воину Правой руки, если он вернется, конечно.

Потеря супруги отразилась на характере и внешности отца очень сильно. Лицо его постарело, глаза… В них раньше, невзирая на возраст, прекрасно уживались молодость, азарт, игривость, хотя он никогда не вел себя вызывающе, пользуясь уважением и почетом. Аракиан была для него ближе, чем собственное сердце.

А я себя ненавидела. Ведь из-за моей опрометчиво протянутой огневолосому руки случилось то, что случилось. Я гораздо легче приняла бы ненависть отца, чем опеку и заботу над недостойной дочерью. Каралас пошел в разрез с существующим укладом, он не имел права забирать меня от жен Сальтирина, ведь я роду своего отца больше не принадлежала, но, как ни странно, этим отец сплотил вокруг сЕмьи, куда были отданы все его дочери.

В день похорон я не чувствовала ничего, пустота заполнила, как холодный воздух наполняет комнату, если убрать ставни зимой, от него остынет очаг, покроются налетом инея стены.

Три страшных дня тянулись неимоверно долго, еще мрачнее это время скорби становилось от заунывных песен плакальщиц, чей режущий душу вой о тоске оставленных и грусти ушедших, следовал за тобой по пятам всюду.

Когда я очнулась после обморока, то обнаружила себя в своей старой комнате под несколькими одеялами и шкурами, за окном царствовала ночь, мерцали звезды, осенью они кажутся пронзительнее и свет их становился «острее». Где-то вдали слышался шум шагов, лай собак.

На маленьком тюфячке у окна спала моя старая нянюшка, укутавшись толстым платком.

От рвавших меня же горьких воспоминаний не спасали одеяло и зажатый в ладони мой кинжал, предусмотрительно кем-то спрятанный под подушку, в постели оказалось страшно и неуютно. И я, стараясь не шуметь, выскользнула из комнаты.

Залы крепости пустовали, босым ногам было неприятно и холодно, но мне было все равно. Иногда попадались служки или солдаты, шарахавшиеся от меня, как от приведения. Дева в непотребном виде находилась: лишь легкая рубаха до пят, волосы распущены. Я, и правда, была очень похожа на призраков, о которых слухами полнится земля, и с радостью бы им стала вместо мамы.

Потрескивающие факелы в скобах, серый камень, а вот огромный зал, тот самый зал, где я, не подумав, вручила свою судьбу человеку с глазами цвета морской волны. Там, на столе, устланном черным полотнищем в окружении веток хвои лежала Аракиан. Свечи тихо потрескивали. Большой камин умер. И зал наполнился холодом. А вот сама фигура супруги отца будто светилась и источала тепло.

В молодости Аракиан была дерзкой и строптивой. Но отец, увидев ее первый раз и узрев ее восхитительное искусство, которым владели выходцы из Морских, был задет до глубины души. Он и она были молоды. И она стала старшей, первой и, по сути, единственной. Остальных жен не менее шести для сильного воина требовали брать обычаи ради продолжения рода.

Аракиан это не нравилось. Она воспитывалась там, где пары едины на всю жизнь, не было и речи о том, что у мужа может быть несколько женщин. Ради Караласа ей пришлось унять собственную гордыню и характер. И он платил ей верностью в той мере, в какой мог, безграничным доверием и любовью.

Спустя десять лет, когда каждая из жен даровала ему ребенка, Каралас стал проводить время исключительно с Аракиан, но она так и не смогла понести. Однако, он выбрал ее, оставив иных в качестве скорее добрых знакомых, нежели тех, кого должен называть женами.

Трое из них умерли, включая мою настоящую мать, от болезней, которые тогда господствовали в Лакрасе. Две поселились в большом Луговом доме — крепости, среди полей пшеницы и раскидистых яблоневых садов. С ним осталась одна женщина, руку которой он не отпускал. Только смерть все равно победила…

Я почти сделала шаг в зал, но тихий разговор, настолько тихий, что слова были едва различимы, остановил занесенную ногу.

— Почему ты не запретил ей? — прошипел Каралас. — Должен был быть другой способ!

— Тебе ли не знать ее упрямство и любовь к Арии, — низкий раскатистый голос дяди не приглушал даже шепот, которым он пытался говорить.