Кровавый источник

— Что за доля такая у всех троих? Прямо как в той вашей песне: «Тебя нае…, прежде чем ты родился».

— Вы еще помните?

— Как забыть, Светушка. Я и Валькины песни все помню на стихи Андрея. Берегу их в отдельной папочке. Грех признаться старому— иногда пою…

Она подвезла его домой на своей машине. А рано-рано утром он ей позвонил.

— Готово!

— Что? — не поняла она спросонья.

— Обложка для Андрюшиной книги! Всю ночь рисовал! Еще спать не ложился…

Да, это было то, что она хотела. Кусочек морского дна, но не натурального, а того, которое носят в душе поэты…

И Диму она не дала в обиду после смерти, когда Поликарп явился к ней с проектом будущего памятника.

— А кто вам сказал, что я собираюсь хоронить его на вашем кладбище? Я, кажется, не приглашала вас сюда?

— Но как же, как же, голуба моя! У меня ведь там целая аллея героев. Священное место! Опять же престиж!

— Идите к чертовой матери со своими героями! — сорвалась она. — Забудьте дорогу в мой кабинет! И заберите свою гробницу! — Она швырнула ему в лицо скомканный проект.

Давно никто так не обращался с Карпиди. И он стоял посреди ее кабинета, вытянувшись в струнку, как приказчик, которого офицер отхлестал по морде.

Стародубцева похоронили на другом, загородном кладбище, рядом с отцом.

На похоронах присутствовал Балуев, но он ничем не выказал факта своего знакомства с Кулибиной.

Криворотый, Максимовских Петр Николаевич, произнес прочувствованную речь.

На следующий день Света ушла в отпуск. С криворотым состоялся только телефонный разговор.

— Как вы отнеслись к моему предложению, Светлана Васильевна?

— Я остаюсь, — через силу произнесла она.

— Вот и ладушки! — обрадовался тот и не к месту добавил: — И здорово вы разделались с Поликарпом!

Балуев объявился только на вторую неделю ее отпуска.

— Ты никуда не поехала?

— Дел полно.

Разговор не клеился, и она опять начала задираться:

— Как поживает твоя кухарка?

Со студенткой возникли проблемы. Она влюбилась. И начала поговаривать о его разводе с Мариной. Она, конечно, всячески обихаживала Гену, носила кофе в постель.

Он и не предполагал, что тихоня, студентка Ксюша, может оказаться такой хваткой, такой липкой бабой!

О гибели Фана они узнали из газет. И пребывание Ксении в его квартире потеряло смысл. Он так и сказал ей. Она ударилась в истерику. Кричала, что он разбил ей сердце, что воспользовался ситуацией, в которой она оказалась.

— Еще скажи, лишил тебя невинности! — вставил он в перерыве между воплями. — Изнасиловал сиротку! Пустил по рукам!

Ксения не уходила, а он уже видеть ее не мог.

Однажды, вернувшись с работы, он застал ее за чтением Марининых гороскопов. Она оторвалась от них только затем, чтобы сообщить ему, что он — Рак, а она — Козерог и что они несовместимы.

Это переполнило чашу терпения.

— Вот и прекрасно, — сказал он, — после этого ты просто обязана оставить меня в покое! — И грозно добавил: — Убирайся, детка, подобру-поздорову! Ты что, не понимаешь, с кем связалась?

Но и это не подействовало. На следующий вечер он заговорил с ней иначе:

— А не поехать ли тебе в Лондон?

— Чтобы меня там удавили, как Кирилла?

— У меня там живет друг-холостяк… — начал он.

— Англичанин? — с ходу заинтересовалась Ксения.

«Бедный Бен, — с прискорбием подумал о друге Балуев. — Как ты во мне жестоко ошибся! Но другого выхода у меня нет. Ты же еще ни разу не испытал на себе всей прелести брака! Тебе и флаг в руки».

Бен с ностальгическим воодушевлением воспринял весть о прибытии русской. И попросил только, чтобы она привезла баночку красной-икры. Если бы он знал, чего будет стоить ему эта баночка!

До конца мая Ксения из Англии не вернулась.

Марине он звонил каждое воскресенье, справлялся о здоровье детей и о погоде в Новороссийске.

Она не жаловалась, не роптала, была смиренна, как агнец. Боялась спрашивать по телефону о его делах. И вообще вела себя, как разведчик в тылу врага.

Со Светой он виделся редко. Заглядывал на чашку кофе. Близко к себе она его не подпускала. Не могла простить «кухарку». И обида никак не зарубцовывалась. Может, потому, что он сам часто приходил по-деловому, а может…

Чушка ее все-таки разбудила. Она ведь сама ей с вечера наказывала разбудить, если будильника вдруг не услышит — отвыкла за месяц.

Бульдожка сначала долго смотрела ей в лицо, пока Света наконец не открыла глаза, а потом запрыгнула на постель и принялась с усердием «целовать» хозяйку. Тут уж нельзя было не проснуться.

Она проснулась и сразу подумала об Андрее. Это уже стало навязчивой ежеутренней мыслью. Она вновь и вновь прокручивала ту же самую пленку. Москва. Ночь. Пустынная Красная площадь. Падает снег. Она открывает дверцу такси. «Поедем!» — говорит ему. Он мотает головой. Потом хватает ее за руку: «Я люблю тебя». Это его последние слова, обращенные к ней, а может быть, и вообще последние. Она не выдергивает руки. Она говорит: «Я люблю тебя! Я люблю…»

— Хватит самоистязания! — приказывает себе Света и тут же поднимается, набрасывает халат, подходит к окну.