На рубеже 1936–1937 годов Миронов сомневается в целесообразности чистки, подозревает, что «Кемеровское дело» — «липа». Он остро конфликтует со ставленником Ежова — Успенским: «Сережа говорил, что это не человек, а слизь. Он имел в виду не мягкотелость, которой у Успенского и капли не было, а беспринципность, неустойчивость, карьеризм и всякое другое в том же духе» [40, с. 86] и даже добивается его перевода в другой регион. В результате он начинает бояться, что окажется жертвой репрессий. Жена вспоминает очень характерный эпизод из жизни в Новосибирске, когда Миронов руководил УНКВД Западно-Сибирского края: «…Сережа тоже боялся. Как все у него напряжено внутри в страшном ожидании, я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию-две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.
— Мироша, что с тобой? — И тут же поняла. — Да это же смена караула.
И действительно, разводящий привел двух солдат сменить стражу в будке у ворот. Он просто зачем-то завел их во двор» [40, с. 92].
Страх руководителя НКВД понятен — именно на лето 1937 года приходится кульминация арестов региональных руководителей органов. Причем вызваны эти аресты в первую очередь сомнениями в целесообразности чистки. Именно страх подтолкнул Миронова на раскручивание маховика репрессий.
Вспомним рассказ жены С. Н. Миронова о событиях лета 1937 года, когда пришла информация об аресте наркома ТатАССР Рудя: «Приказ был об его аресте за то, что у него не выловлены враги народа — троцкисты и т. д., что у него было мало арестов. Ага, мало арестов, значит, не борешься? Значит, прикрываешь, укрываешь?» — так интерпретировал этот приказ Миронов и дал своим подчиненным установку: «Как бы у нас не получилось, как с Рудем… Нормы не выполняем. Все вон какие цифры дают!» «Нормы» и «цифры» — это стилистика кулацкой операции. А Рудя арестовали за то, что он мало арестовывал коммунистов (троцкистов), не был активен при проведении чистки. К слову сказать, в июле еще и не было «массовых операций».
«Оказывается, у него было секретное совещание, туда вызвали всех начальников края. Пришел тайный приказ об
Сразу отметим: на самом деле лимит в 10 800 по 1-й категории был основан на запросе Миронова от 8 июля и утвержден решением Политбюро 9 июля 1937 года. Но в приказе от 30 июля лимит уменьшен до 5000 по 1-й категории и 12 000 по 2-й. Конечно, Миронов может не знать об изменении лимита, хотя, конечно, должен бы. Новые цифры ведь утверждались, как мы помним, на совещании 16 июля. Но, допустим, не знает еще и дает своим сотрудникам неправильные ориентиры. Интересно другое — он с самого начала ориентирует их на увеличение размаха арестов: «…я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек»! В реальности по первой категории уже к 5 октября (то есть через месяц после начала операции) было осуждено 6513 (а не 5000). Правда, на эти 1513 человек «приговора задержаны исполнением до получения дополнительного лимита» [109, с. 103]. Кроме того, по обнаруженному делу РОВС арестовали 9689 человек, из них успели приговорить по 1-й категории 6437 и по 2-й категории — 1610. Осуждение по делу РОВС производилось в ЗСК тоже тройкой (а не судом), но в лимиты их не включили. Всего за время проведения кулацкой операции западносибирские чекисты расстреляли 19 876 человек [109, с. 127]. Как раз вышли на установленные Мироновым ориентиры. И поставил перед ними такую задачу «сталинский пес» комиссар ГБ 3-го ранга Сергей Наумович Миронов именно потому, что боялся повторить «судьбу Рудя». Но, вспомним, боится Миронов после своих конфликтов с Успенским и сомнений в разумности чистки, Рудя арестовали за недостаточную активность в проведении чистки (не выловлены троцкисты), а Миронов — раскручивает «большой террор» — массовые операции.
История с Мироновым — иллюстрация того, как действуют чекисты.