Кровавый контракт. Магнаты и тиран. Круппы, Боши, Сименсы и Третий рейх

акцент на преступлениях Германии в прошлом вместо привлечения внимания к ее взглядам на будущее, внушающим оптимизм;

непонимание страхов и сомнений немцев.

Мерила оценки Германии, применяемые самозваными борцами против третьей мировой войны и им подобными, настолько отличаются от тех, с помощью которых оценивают другие страны, что по сравнению с предполагаемой угрозой, исходящей от Германии, опасность коммунизма представляется ничтожной. То, что в некоторых странах проявление патриотизма считается достойным восхищения, в Германии воспринимается как опасное доказательство национализма. Антикоммунистов называют фашистами. Правые партии, которые где-то именуются «консервативными», на немецкой почве становятся «националистическими». Производство оружия, химических и взрывчатых веществ фирмами «Дюпон», «Ремингтон Армс», «Шнейдер-Креозотс», «Виккерс энд Армстронгс» и «Империал Кемикал Индастриз» удостаивается одобрения и похвал. Когда же изучением химии занимаются немецкие ученые, все кричат, что «проклятые химики» снова приступили к работе!

Почему стало возможным применение этих двойных стандартов? Если мы возьмем на себя труд обернуться назад, во времена Первой мировой войны, то обнаружим, что лорд Нортклиф, бесспорно талантливый пропагандист своего времени, в 1915 году ввел стереотип, которому с тех пор бездумно следовали многие публицисты. Вот что он утверждал: характер и духовные особенности немцев таковы, что Германия никогда не станет истинно демократическим государством; Германия столь долго шла путем абсолютизма и военной агрессии, что ей никогда – во всяком случае, на протяжении ближайших десятков лет – не убедить всех в своем искреннем намерении принять демократию. Более того, до 1918 года Германия попросту не имела ни малейшего понятия о демократии.

А что же говорят нам исторические факты?

В 1871 году Германский рейх был конституционной монархией, подобной, в частности, Бельгии, Италии и Австро-Венгрии. Она была гораздо более демократичной, чем русский царский режим, в союзе с которым Запад сражался против Германии в Первой мировой войне.

Реформа барона фон Штейна 1808 года предоставила германским городам обширные права самоуправления, которые действовали до 1933 года. Земли, в то время бывшие самостоятельными королевствами, представляли собой конституционные монархии с тех пор, как демократическое движение 1848 года подарило американскому народу Карла Шурца. Ганзейские города Гамбург, Бремен и Любек веками имели демократическую конституцию. В рейхстаге и в рейхсрате, то есть в парламенте земли, они имели статус городов-государств, как и другие 19 государств, в которых правили короли, принцы, великие герцоги и другие наследные властители. Все правители, от короля Пруссии (который одновременно являлся императором Германии) до принца маленького городка Липе, имели свои законодательные органы.

Волевым и энергичным президентам Америки случалось иметь слабых премьер-министров. Точно так же и в Германии властный князь Отто фон Бисмарк, прозванный Железным канцлером, был более убедительным статс-секретарем своего монарха в обращении с рейхстагом, чем Теобальд фон Бетман-Голльвег или граф Георг фон Хертлинг. Но даже Бисмарк действовал лишь в рамках конституции. В течение 20 лет он вел жесткую борьбу с рейхстагом империи, обязанной своим появлением и его усилиям. За этими ожесточенными идеологическими дискуссиями пристально следила германская нация. Даже сегодня мир помнит имена Людвига Виндтхорста, Августа Бебеля, Рудольфа Вирхова, Фридриха Даниэля Бассермана и Вильгельма Либкнехта благодаря тому, что они блестяще отбивали нападки Отто фон Бисмарка.

В Южной Германии имелись такие же признаки демократии, как в Дании, Норвегии, Швеции или Голландии. Вместе с тем Пруссия была известна как строго регламентированное государство, государство закона и порядка, чья бюрократия славилась своей компетентностью и отсутствием коррупции, а граждане воспитывались в духе железной дисциплины. Но при этом Пруссия была и колыбелью сильной социал-демократической партии, выдающиеся представители которой становились депутатами рейхстага и прусского парламента.

Таким образом, мы видим, что в Германии, как и в других европейских странах после Французской революции, действовали сильные демократические течения. Германский переворот 1848 года совпал по времени с переворотами в Бельгии, Франции и Австрии. Движение в сторону политического единомыслия в Германии происходило в то же десятилетие, что и в Италии.

Поэтому было бы неверно утверждать, что немецкий народ впервые узнал, что такое демократия, только после одновременного распада Германской и Австро-Венгерской империй. На самом деле немцы еще до 1918 года были прекрасно знакомы с парламентскими институтами и процедурами, хотя в практическом применении законов имелись определенные различия с принципами Америки и Британии. Однако многие страны, которые мы уверенно называем демократическими, на деле являются автократиями.