Кровавый корсар

Пророк кивнул, но ничего не ответил.

В ту же ночь «Завет крови» вышел из дока и нырнул в варп, направляясь к системе Вилы.

Десантные капсулы рухнули на планету девять дней спустя.

Пока он продвигался сквозь лабиринт служебных туннелей и вентиляционных шахт, в голове крутилась единственная мысль: Если мы продолжим охотиться, у нас есть шанс; если станем добычей, не протянем и одной ночи.

Десантная капсула Первого Когтя села к востоку от крепости, вписавшись в ущелье — одно из многих в этом скалистом ландшафте. Эрозия и землетрясения долгие тысячелетия забавлялись с этой равниной, изрыв шрамами неприветливое лицо пустынной планеты. Выбравшись из каньона, Астартес помчались к западу, рассыпавшись по голым плато и бросив друг другу на прощание лишь пару неприветливых слов.

Талос добрался до крепости-монастыря через две ночи после того, как покинул ущелье, преодолев почти двести километров безжизненной и безводной равнины. С помощью перчаток и ботинок он выбил опору для рук в стенах и пробрался в крепость через широкую пасть воздухообменника системы отопления. Пламя внутри было индустриальным — природный огонь, а не разъедающее липкое месиво огнеметов, — и Пророк безнаказанно прошел сквозь него, не обращая внимания на обуглившийся доспех и обожженные трофеи-черепа.

Он понятия не имел, какая судьба постигла его братьев.

Настоящая скрытность никогда не работала при первой фазе атаки. Боевая броня легионеров Астартес не позволяла им превратиться в невидимых и неуловимых ассасинов. Священный доспех гудел, как работающий вхолостую двигатель, превращал воинов в трехметровых гигантов и оставлял энергетический след, который легко могли засечь даже самые примитивные ауспик-сканеры. Когда Восьмой легион вступал в бой, он не прятался под завесой секретности в тщетной надежде остаться незамеченным. Подобную трусливую тактику они оставляли бездушным ведьмам, порожденным на свет инкубационными чанами Храма Каллидус.

Талос коротко взглянул на хронометр, отображавшийся на дисплее. С того момента, как сирены начали истошно завывать, прошло уже две минуты. Продолжая бежать по служебному туннелю, Пророк сверился с гололитической схемой на своей левой глазной линзе. Впереди было обширное помещение, почти наверняка центральный операционный узел слуг ордена на этом уровне. Если он убьет там всех, кроме нескольких визжащих беглецов, это, несомненно, привлечет внимание.

Уже недалеко.

Люкориф никогда не утверждал, что был любимцем своего генетического сюзерена, и не питал особенного почтения к другим воинам, которые хвастались принадлежностью к внутреннему кругу примарха. Как и у большинства его братьев, у Люкорифа появились совсем другие цели и ценности за то время, что прошло со смерти Курца. В первую очередь он был раптором, а во вторую — принадлежал к Кровоточащим Глазам. И лишь в третью и наименее значимую — оставался Повелителем Ночи. Он не разрывал связей с легионом, но и не обвешивал себя с ног до головы крылатыми черепами Нострамо.

В конечном счете это была просто планета. Даже не все воины легиона происходили оттуда. Довольно солидную часть составляли терранцы, уроженцы метрополии — потомки генетических линий, положивших начало всей человеческой расе.

Вораша, со всеми своими дурацкими смешками, демоническим наличником шлема и сочащимися кровью глазами, был выходцем с Земли. И это тоже ничего не значило. Люкориф знал, что Вораша думает так же, как он: в первую очередь рапторы, во вторую — Кровоточащие Глаза и в последнюю — верность древнему легиону. Так что же значил родной мир? Такие детали ничего не меняли. Люкорифа бесило то, что другие придавали этому столь огромное значение. Они всегда смотрели в прошлое, отказываясь видеть славу в настоящем и победы в грядущем.

И Пророк был хуже всех. От его чудовищно искаженных представлений о примархе Люкорифа тошнило. Курц убивал, потому что хотел убивать. Его душа прогнила насквозь. И своим последним поступком, вынесенным самому себе смертным приговором, он преподал глупейший урок: зло заслуживает кары.

Каждый раз, когда раптор задумывался об этом, он не мог сдержать глумливый смешок. Если урок был таким жизненно важным, таким необходимым, таким бескорыстным, зачем Курц оставил после себя целый легион убийц, терроризирующих галактику во имя погибшего примарха? Он умер сломленным, превратившись в тень того воина, каким был прежде. Единственным чувством, способным проникнуть сквозь его безумие, была ненависть. Он умер, чтобы преподать урок уже убитому отцу. Он умер, чтобы явить истину, известную любой душе в галактике. Это было не оправдание прошлых грехов, а глупость. Слепая, ничем не оправданная глупость, полная гордыни.