Кровавый передел

Военно-полевой трибунал влепил мне за мои же прегрешения пятнадцать лет зоны. Много это или нет? Для вечности — это тьфу, мелочь, мгновение. Для меня, гвардии рядового жизни, признаюсь, многовато. Хотя жаловаться грех — шел я по расстрельной статье 102 УК (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах). Как говорится: повезло. Наверное, стране требовались дополнительные рабочие ресурсы, и меня, будущего лесоруба, пожалели и отправили на трудовой фронт. На пятнадцать годков.

И я закрылся, как моллюск в раковине. На девять долгих лет. У меня были хорошие учителя по психологии и по школе выживания в экстремальных условиях. Впрочем, зона была в каком-то смысле элитарной. Для спецконтингента, коим являлись грешники из всевозможных правозаступнических органов. Здесь я познакомился с удивительными и занимательными фигурами, деяния которых подпадали под все статьи УК. От получения взятки до оскорбления подчиненным начальника и начальником подчиненного. Многие на сибирском курорте курвились, превращались в шушар-осведомителей и гнид-предателей. Надеюсь, мой язык доступен широким массам населения? С некоторыми членами Семьи я, однако, сдружился. Известно, что зековская дружба самая крепкая и надежная. После боевой. И поэтому растительная жизнь в вертухайском дендрарии была вполне терпима и возможна. Жить да жить. Да случились странные, загадочные, полудикие события на воле.

Союз нерушимый республик свободных, как известно, расцветал буйным и пышным цветом великой Римской империи эпохи её распада. Однако что-то случилось в политической природе. У нас, в империи. Появились заметные признаки тления, зловония и легкого недоумения у народонаселения, не понимающего, что же на самом деле происходит в кремлевско-урюпинских коридорах власти. А там, вероятно, начинали бродить первые призраки капитализма.

С хищническим оскалом.

В зоне тоже начали проявляться первые признаки демократических, простите, преобразований. К Хозяину стали активно прибывать партиями высокопоставленные милицейские чины: майоры — подполковники — полковники, и наконец, словно алмаз без огранки, явился генерал Бревнов, зять бывшего выдающегося политического деятеля всех времен, безвременно скончавшегося, и весьма неудачно — в День милиции. То есть праздник был испорчен. И не только праздник. Судьба повернулась ко многим не лучшей, скажем так, стороной. И когда миролюбивые зеки увидели в своих малопроизводительных, промерзлых рядах генерала Бревнова, который, как и все, ежился в вельможном бушлате, то пришло понимание: процесс необратим. Надо ждать теплых ветров перемен. И они скоро задули, эти ветры. И так, что крепкий лагерно-хозяйственный механизм развалился вместе со страной. Три августовских дня (подозрительно провокационных) сменили одних слуг народа на других. Оковы пали — и свобода… Свобода?.. Из одной зоны в другую?..

Единственное, что меня удивило, так это оперативность освобождения группы товарищей заключенных. Среди них оказался и я. Очевидно, нас посчитали жертвами репрессий и, без лишних церемоний оформив гражданами свободной России, отправили по местам бывшего проживания. Бывают и такие чудеса на свете, господа! Вероятно, на радостях победители надрались до чертиков и с пьяных глаз напортачили в следственно-полицейском департаменте. Словом, я не особенно сопротивлялся гримасам судьбы.

Девять лет и пятнадцать. Почувствуйте разницу. Я, как никто, эту разницу чувствовал. Да, судьба подарила мне шесть лет. И что же? Я не испытывал никаких чувств. Я возвращался в никуда. Меня никто не ждал. Мама? Она умерла. Там, на далекой подмосковной даче. Перед очередным заснеженным Новым годом. Мама устала ждать меня, и её похоронили в промерзлой родной земле. Об этом мне написала письмо девочка Аня. Она прислала ещё несколько весточек, а затем замолчала, и я понял: девочка выросла. Наверное, танцы в совхозном клубе закончились веселой свадьбой. И слава Богу!

Я возвращался в другую страну. Странные, нелепые слова преследовали меня: перестройка, демократия, конверсия, консенсус, суверенитет, процесс и так далее. На железнодорожных станциях состав постоянно атаковали орущие, озверевшие от капитализма толпы. В открытые окна вагонов предлагали все: от водки — колбасы — селедки — семечек — валенок — тряпья до револьверов работы местных умельцев. Над перроном висел дикий, надрывно азиатский вой звуковое тавро беды, нищеты и Божьего проклятия.

Я ехал через всю страну и видел на ней печать осеннего тления. На солнце опавшие листья казались золотыми. Было впечатление, что земля покрыта нитками драгметалла. Мертвое золото мертвой страны? Красиво, не правда ли?

Но не будем отвлекаться от прозы жизни. Как говорится, автоматное дуло у виска бодрит душу и веселит сердце.

* * *