Кровавый передел

— Ну, я тебя заклинаю… Прошу… У меня дети… Я клянусь детьми… Человек разлагался на глазах, и зрелище это было крайне неприятное. Он разлагался, подобно медузе под жарким южным солнцем. Я вспомнил берег моря, и на этом берегу были мы, я и Лика; мы были молоды и живы, мы были прекрасная пара… И что же теперь?..

— У тебя, полковник, будет легкая смерть, — выбирался я из удобного во всех отношениях автомобиля. — Я даже тебе завидую.

Мой враг смотрел кроличьими, беззащитными глазами. Такие глаза встречаются только у животных. Известно, что я не воюю с братьями нашими меньшими. И хотел пожалеть человека, превратившегося в тварь бессловесную. Ан нет, человек — он всегда человек; Фроликов зашипел от ненависти и бессилия:

— Это я приказал твою сссуку забить!..

И что же я? Я промолчал. Зачем разговаривать с трупом? Я лишь влепил на капот у лобового стекла то, что привело в состояние невменяемости моего врага. Он забился в истерике, пытаясь разорвать стальную цепь наручников. Завизжал — так визжат только люди. С подобострастной лютой ненавистью.

Я не уходил. Устал, как говорят в таких случаях, смертельно. Когда за спиной ударил взрыв и завьюжил горячий смерч, опалявший ночь, я не оглянулся. Зачем? Это дети радуются неожиданному огненному представлению. Я же знал, что после очистительного пламени всегда остается отвратительное, грязное пепелище… И жить на этом пепелище?.. Чтобы на нем жить, надо иметь мужество… Сохранилось ли оно у меня? Не знаю.

* * *

Я спал как убитый. Как убитый. Сны бродили где-то в стороне от меня, временно отключившегося от активной общественной деятельности.

Разбудил меня неприятный звук звонка в коридоре. Я был у себя дома. Вернувшись в холостяцкую берлогу, был в полной уверенности, что уж здесь безопасно. Теперь.

Что за чертовщина? Неужели опять эти любвеобильные Мира-Роза-Белла с неугомонной агентурой ЦРУ? Нет, явились мои друзья Орешко и Никитин. Первый бодрился, делая вид, что отслеживать ситуацию есть основное в оперативной работе. Второй был с перебинтованной рукой.

— Ну, герой! — вскричал полковник. — Лежит бабай бабаем. А все спецслужбы на ушах стоят… Ты, братец, таких наворотил делов.

— Это не я, — буркнул. — Я только отслеживал ситуацию.

— Не обижайся, не обижайся, — развел руками Орешко. — Ну, зацепил меня Фроликов…

— И чем же?

— Не скажу.

— Тогда ты, Орешко, говнюк, — не выдержал я.

— Вот это благодарность!.. — обиделся полковник.

Тут снова вмешался Никитин и объяснил, что Фроликов напел Председателю о том, что меня, зека и бандита, выпустили зазря, вроде как обманом… В этом обмане участвовал полковник Орешко… У Председателя-пентюха глаза от возмущения собрались в кучу… Словом, возникла серьезная разборка.

— Фик-фок, — проговорил я. — И что же сейчас?

— У Председателя глаза ещё больше в куче, — ответил Никитин. — После утренних докладов.

— На территории СССР, говорит, действует коммандос, — сказал Орешко. Товарищи, говорит, может, Дзержинскую дивизию вызвать?

— Пойду сдаваться, — вздохнул я.

И мы трое наконец не выдержали и заржали. И хохотали, точно нашкодившие дети, которым удалось избежать родительской порки.

Когда отсмеялись, я поинтересовался, что принесли дорогие гости в сумке. Они принесли снедь. И бутылку водки. Какое счастье, что на свете есть колбаса из картона, водка из нефти и друзья, вышедшие из боя. Мы разлили горькую по стаканам и помянули Лику и Степу Рыдвана. Помянули павших в боях… Выпили за наше безнадежное дело… Выпили за очистительное пламя, в котором сгорает проклятое, мертвое золото.

— О! А давайте Утинского обрадуем, — предложил я. — Золотая зола осталась на родной стороне… Пппусть собирает…

— Уже собирает, — усмехнулся Орешко. — С утра пораньше.

— Ты серьезно, Кокосов?

— Конечно. По оврагам, буеракам… Сразу туда помчался, как сообщили.

— Он что? На голову плохой? Лечиться надо товарищу.

Тут снова вмешался Никитин и сказал, что ему удалось установить причинно-следственную связь в полетах партийных казначеев. Из окон и с балконов. Все четверо проходили лечение в специализированном санатории имени Буденного.

— Бээ? — полоумно заорал я. — Бээ! Блядь! И все эти кружочки-квадратики-треугольники вроде как домики… — И поднялся решительно. — Пппоехали!..

— Куда? — удивились друзья.

— Как куда? В санаторий имени Буденного! — возмутился я. — Надо разобраться со всей падалью… В белых халатах… Ох, много работы, ррребята… Их зомбировали, я не я буду!..

— Алекс, ты пьян, как сапожник, — сказал Орешко. — Возьми себя в руки… Успеешь ещё повоевать.

— Неее, пппоехали!..

— Никуда мы…

— А я…

К счастью, раздался трезвый зуммер радиотелефона. Это был личный аппарат полковника на генеральской должности Орешко. С грозным видом он выслушал доклад и потом сказал:

— Есть две новости…

— Хххорошие? — поинтересовался я.

— Как сказать, — пожал плечами полковник. — Генерал Ханин найден на даче. Эксперты утверждают, что самоубийство…

— Тьфу ты! — не сдержался я. — Ушел от меня, крючок.[62]

— А вторая новость? — спросил Никитин.

— Это для Алекса, — сказал Орешко. — Саша, ты в форме?

— Вввполне! — твердо ответил я. — А чччто?