Кровавый передел

После такой чертовщины я проснулся разбитым, как после марафона. Где я? Что со мной? И почему один? Где прекрасное ночное создание? Пошел на поиски его, создания. В кухне обнаружил под вазой с полевыми цветами записку, из которой следовало, что Лика ушла на трудовой фронт в НИИ, я же должен чувствовать себя хозяином, должен съесть борщ горячим и по возможности купить: хлеб, молоко, сметану и картошку (10 кг). М-да. Начиналась безоблачная семейная жизнь. Представляю, как буду выглядеть на оперативном мероприятии с десятью килограммами картофеля, банкой сметаны, с пакетами молока и буханками хлеба. Ох, женщины-женщины, как скучно было бы без вас, родные… Чашкой кофе я взбодрил себя и, когда последовал сигнал через космос, уже пребывал в полной боевой готовности.

* * *

Город купался в золотой осени бабьего лета. Воздух был чист и прозрачен. Во всяком случае, в озелененном районе, где бастионной крепостью возвышался многоэтажный кирпичный дом. В крепости жили слуги народа. Те, кто продолжал служить на благо животу своему, и те, кто уже закончил многотрудное служение несчастной Отчизне. Бывший государственно-политический чиновник проживал тоже в этом доме имени Социалистического обеспечения. Постарел ГПЧ и, кажется, даже присел росточком. Я его увидел, когда тот выгуливал псиное недоразумение — болонку — по территории, защищенной оградой и постом милиции. Что и говорить, везде и всюду — зоны как вечное проклятие…

Наша группа находилась в уютно-удобном микроавтобусе — этакая радиотехническая лаборатория на колесах. За рулем бодрствовал Степа Рыдван, изображающий из себя спящего водилу. За аппаратурой сидели Никитин и Резо-Хулио, последний травил байки о своих романтических похождениях. Я вроде как осуществлял общее руководство, хотя со спокойной душой мог отбыть на рынок за картошкой.

Наконец появился тот, кого мы ждали с нетерпением. Сын к Отцу родному прибыл на длинном и белом, как теплоход, «кадиллаке». У сынишки был дурной вкус, это без сомнений. «Кадиллак» сопровождали ещё два автомобиля, из которых вывалились дюжие убийцы — телохранители. Осмотрев местность, открыли дверцу «теплохода» — и перед невидимой публикой предстал он, любимец секс-меньшинств и политиков демократического толка. В белоснежном костюме. В белых тапочках, лакированных и скрипящих. С белой гвоздикой в петлице. Бело-голубой принц, и только! По которому плачет хороший дрын из трудового огорода. (Впрочем, это мое субъективное мнение, хотя понимаю, что к человеческим слабостям надо относиться более терпимо.)

Начиналась работа — нас ждал увлекательный, по всей видимости, радиоспектакль на двоих. Я не ошибся в своих предположениях. Сначала пошли бытовые звуки, как прелюдия к трагикомическому действу; затем — знакомые голоса, наполненные восторгом первой встречи после долгой разлуки.

ГПЧ. Проходи-проходи… Вижу-вижу, на коне. На белой лошади. Молодец, Виктор!

Сын. А ты, папа, тоже сохранился в этом заповеднике непуганых идиотов.

ГПЧ. Сын!.. Ну зачем же так?.. Живем. Перебиваемся. С хлеба на молоко.

(Тут я, признаюсь, вздрогнул, вспомнив о Ликином наказе.)

Сын. Ох, батя, фрукт ты знаменитый… Я уж день четвертый как на родине, а ты от меня… Как черт от ладана… Нехорошо…

ГПЧ. Так я же в санатории… Ей-Богу…

Сын. А что такое? Геморрой?..

ГПЧ (с раздражением). Виктор!.. Сердце!.. Как плавленый сырок, протухло…

Сын (с участием). Плохо, что протухло… Ты уж береги себя, ты нам нужен… живым…

ГПЧ. Все такой же… издеваешься?.. Ничего святого нету… Безобразие!

Сын. И ты такой же, батя. Не кипятись, не гейзер… Тем более дело у меня к тебе архисерьезное, как говорил товарищ Ленин…

ГПЧ. Вот Ленина не трожь…

Сын. Понимаю, кормилец ваш…

ГПЧ. Виктор! В подобном тоне…

Сын. Прости, больше не буду. (Пауза.) Так вот, папа, в свете твоего здоровья… (Пауза.) Надо переводить твой личный счетик… на меня. Ага.

ГПЧ (в крайнем возмущении). Что? Что такое? Сукин ты сын, подлец!

Сын. Подлец, но переводить надо.

ГПЧ. Я на эту тему отказываюсь говорить… Отказываюсь… Продался жидам с потрохами… А мы ещё вернемся к власти… Вернемся и всю эту демократию…

Сын. Во-первых, где ты видишь демократию-девку?.. Во-вторых, к власти вас больше не пустят, продристали вы эту власть… И в-третьих, насчет «с потрохами»… По мне — лучше один умный Айсберг, чем десяток…

ГПЧ (истерично). У меня ничего нет! Нет! И все!

Сын (иронично). Кроме пенсии?

ГПЧ. Дурак, этот личный счет не мой личный! Это партийная касса! Это святое! Меня же уроют в земельку, если я… тебе… Или ещё кому…

Сын. Я есть гарантия. Для тебя.

ГПЧ. Какие гарантии?.. Из наших уже трое… Улетели… в Царство Небесное… Хотя, сынок, отдали свои счета… Отдали, я знаю… Счет — моя гарантия…

Сын. Батя, объясняю: человек иногда думает, что он волен, как птица. Увы, не птица… И потом, мы продолжаем ваше же дело. И куда успешнее. Золотишко партии должно работать, а не лежать мертвым грузом. Золото, как говорил Карл ваш Маркс, должно работать. На идею.

ГПЧ. И какая же идея, смею полюбопытствовать?