Кровавый пир. За чьи грехи?

Но, с одной стороны, пьяный кабачный люд не мог обойтись без скомороха, с другой — скомороху тоже есть хотелось, и вот, по взаимному соглашению, они давали свои представления якобы тайно.

Вот один из скоморохов важно сел на пустой бочонок и сказал:

— Я воевода — всем невзгода! Сужу неправедно, деньгу берегу скаредно. Кого хошь плетью забью. Идите на суд ко мне!

Тут к нему подошел другой скоморох, неся в одной руке лукошко с битыми черепками, а в другой свернутый лист лопуха на манер челобитной, рядом с ним шел еще якобы челобитчик.

— Милостивец! — завыли они. — Не побрезгуй нашим добром. Рассуди неправедно!

— Кажите, что в лукошках, а тогда и суд будет! — сказал скоморох-воевода. В это время ему на плечи вскочил еще скоморох и начал тузить его, приговаривая:

— Ох, боярин! Ох, воевода! Любо тебе кочевряжиться, любо людей забижать, с нищего поминки брать! Повози-ка теперь нас, голытьбу, на своих плечах!

— Бей, колоти! В воду его! — закричали остальные скоморохи и бросились тузить мнимого воеводу.

— Го-го-го! — загоготала толпа. — Так его, толстопузого! В воду!

Василий понял смысл представления и только покачал головою. В это время скоморохи начали новое; они прутьями стали гонять из стороны в сторону толстяка с непомерной величины уродливым брюхом и кричали:

— Поглядите, добрые люди, как холопы из своих господ жир вытряхивают!

Толпа хохотала до слез, а потом скоморохи все заплясали и, хлопая в ладоши, стали выкрикивать: Ребятушки, праздник! Праздник! У батюшки праздник! Праздник! На матушке-Волге праздник! Сходися, голытьба, на праздник! Готовьтесь, бояре, на праздник!

Вдруг со стороны раздались крики: — Пристав идет!

Скоморохи вмиг подобрали свои хари, инструменты и скрылись.

В горницу действительно вошел пристав в зеленом кафтане со шнурами, с толстой палкою в сопровождении трех стрельцов.

— Что за действа? — закричал он на целовальника, который спокойно стоял у бочки. — Опять скоморохи были? Где воры? Лови их!

— Какие воры? Очнись! Приходили люди в царев кабак, честные люди, а ты — воры! — ответил спокойно целовальник.

— Воры-то по приказам сидят! — крикнул кто-то из толпы. Пристав обернулся. Толстое лицо его налилось кровью. Он застучал палкою и заорал:

— Кто крикнул? Схватить его!

— Кого схватить-то? — сказал равнодушно один из стрельцов.

— А тебе за скоморохов ужо будет! — погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами.

— Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!

— Знаешь, что в указе сказано?

— Это вам про то ведать. Мое дело водкой торговать…

— Верно, Ермилыч! — раздались одобрительные голоса.

Пристав грозно оглянулся и постучал палкою.

— Ужо вам, ослушники! — сказал он и вышел из кружала. Вслед ему раздался хохот.

Когда прошли шум и волнение, Василий оглянулся вокруг и, увидев дьячка, прямо подошел к нему.

— Грамотен? — спросил он. Дьячок поднял маленькие, красные, безбровые глазки, шмыгнул толстым сизым носом и ответил:

— Грамотен, государь-батюшка! За грамоту вся спина палками избита!

— Челобитную можешь воеводе написать?

Мокрые, синие губы дьячка расплылись в улыбку. Он вскочил с лавки, чувствуя заработок:

— Очень могу, милостивец!

— Он дошлый! — хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. — Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха-ха!

— Так напиши мне! — сказал Василий.

— Мигом, батюшка, мигом! — засуетился дьячок. — Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.

Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из-за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.

Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.

— Прояснилось! — сказал он, умильно улыбаясь. — Сказывай, в чем дело?

Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.

Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.

Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.

Он даже ухитрялся ладить и с приказными, которые сами были охочи до писания челобитных. Для этого он так заплетал дело, что приказные могли тянуть его хоть годами.