Кровавый приговор

От печи веяло теплом. Тонино Иодиче только что зачерпнул лопатой порцию стружек и опилок и бросил их в слабый огонь, на поленья, вызвав к жизни целое облако искр. Из всех движений, необходимых в его работе, это всегда особенно его радовало. Простодушному Тонино казалось, что это похоже на праздник Пьедигротта,[9] только маленький. На этом празднике всегда зажигают возле моря много красивых фейерверков; они вспыхивают в темноте и превращаются в цветы из света, а дети хлопают в ладоши и прыгают от радости.

Когда он торговал с тележки, то жарил пиццу в большой кастрюле с маслом. Там огня не было. Были только опасные брызги, которые могли даже выжечь глаза. Бешеные порывы жгучего воздуха в летнюю жару, крутые подъемы, которые после дождя были скользкими. И надо кричать во весь голос, даже когда так горишь от лихорадки, что тебе жарко даже в зимний холод.

И все-таки он жалел — и как еще жалел — о той тяжелой жизни, когда каждый день был похож на бой. На протяжении всех долгих лет, когда он был доволен своей достойной бедностью, ему не приходилось испуганно оглядываться: нет ли кого-то за спиной. И не приходилось ничего скрывать от своей семьи.

В это утро, перед тем как открыл заведение и начал месить белое тесто из воды, дрожжей и муки, он сбегал купить газету. Эту заметку в разделе новостей он читал, как голодный глотает еду, и не пропускал непонятные, длинные и трудные слова. Те слова, которые он не понимал, казались ему еще более страшными: ожесточение, шейные позвонки, тупое орудие.

Несмотря на сильный жар, который шел от печи, Тонино вздрогнул как от холода. Ему показалось, что он видит перед собой адский огонь. Дрова в печи быстро сгорали. Он представил себе, что лежит и горит там, в печи, и так будет вечно, и он никогда не обретет покоя. Тонино провел рукой по лицу; оно было мокрым от слез и пота.

Он посмотрел вокруг. Зал был еще пустым и чистым. Пиццерия была готова к работе и ждала клиентов, которые скоро придут. Его мечта. Сколько она уже стоила и сколько еще будет стоить ему и его семье?

Тонино вспомнил ту минуту, когда увидел, как жена и дети входят в пиццерию через эту дверь. О взглядах клиентов и людей на улице. Он скорее умрет, чем опозорит своих детей. Тонино закрыл лицо руками. Его жена смотрела на него с другого конца комнаты, и ее сердце билось как после быстрого бега.

28

Маленькая спальня, где Кармела Кализе видела сон о весне, которую ей не удалось увидеть наяву, была холодной и темной. Майоне подумал: как быстро из дома может уйти жизнь, когда он остается без людей.

Ему приходилось через много дней возвращаться в дом или квартиру, где больше никто не жил, и чувствовать в ней еще не угасшую дрожь — след того или тех, кто там обитал, как будто они ушли лишь на время. Но были и другие случаи, когда всего через день после убийства дом был совершенно мертвым — ни жизни, ни дыхания.

Бригадиру не нравилось рыться в вещах мертвецов. Он терпеть не мог совать нос в этот маленький храм, в часовню, где хранилась мысль, пережившая того, в чьем уме возникла, или старое чувство. В этих случаях он чувствовал себя незваным гостем.

Он старался двигаться осторожно из уважения к тому, кого больше не было на свете. Ему нужно было рыться в ящиках и шкафах, поднимать ковры и скатерти, сдвигать с мест посуду: это была его работа. Но никто не мог приказать ему делать это без уважения.

Майоне подумал, что доктору Модо, чтобы найти свои улики, приходится рыться в местах гораздо хуже этих, но это его не утешило.

Недалеко от него, на пороге, спиной к большой комнате, где Кармела Кализе принимала своих клиентов, стоял Ричарди. Комиссар наблюдал за тем, как Майоне проводит обыск, и слушал, как губы мертвой женщины без конца произносят старую поговорку. Платить, платить. Даже уходя из жизни, она думала о доходах и долгах.

Кто знает, что заставляет людей в минуту смерти смотреть назад и цепляться последней мыслью за жизнь — деньги, секс, голод, любовь. Можно понять, когда это происходит с самоубийцами, думал Ричарди. Но те, кого убили? Разве им больше не подошло бы чувствовать страх, ожидание или просто любопытство?

— Нет, комиссар. Была только одна тетрадь — та, которую нашел Чезарано. Никаких других записей. А на тех нет дат.

— Посмотри в постели.

Майоне подошел к неудобному матрасу, лежавшему на старой деревянной кровати. Медленными движениями, словно готовил постель на ночь для себя, он стащил с матраса покрывало и чистое поношенное белье. На матрасе были желтые пятна.

— Она была стара, бедняжка, — сказал Майоне таким тоном, словно извинялся, грустно улыбнулся и посмотрел на комиссара. Потом он поднял матрас. Внизу, в центре бруса, на котором тот лежал, оба увидели маленький сверток в носовом платке. Майоне взял его; Ричарди подошел ближе.

В свертке было несколько банкнот. Сто тридцать лир — приличная сумма. И записка, на которой неровным почерком умершей было написано: «Нунция».

* * *

Сквозь открытое окно сюда проникал легкий ветер с моря. Занавески едва заметно покачивались.