Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

  Словом, к добру ли, к худу - Моррест здорово недооценил техническую сметку местных ученых. Впрочем, и не местных тоже. Потому что, если бы знал, что так обернется, закинул бы винтовку в какой-нибудь пруд. Но пока ему было не до того. Снова видеть Эвинну, держать в руке ее руку, слышать ее голос - он и не знал прежде, как это прекрасно...

  Михалыч никогда не считал себя сторонником демреформ, которые родной ТОЗ едва пережил. Скорее уж, вызывал ностальгию в девяносто первом не выброшенный за ненадобностью, а теперь благоговейно уложенный в сервант партбилет с отметками парторга об уплате членских взносов - вплоть до момента, когда скончалась и эта партия, и этот СССР. Скончались и были без почестей похоронены, как замерзший бомж, в целлофановом пакете. Завод, правда, выжил, хотя был момент - казалось, еще чуть-чуть, и...

  И все же, положа руку на сердце, теперешняя работа была и интереснее, и - что тоже немаловажно, кто считает иначе, скорее всего лукавит - денежнее. А главное, это работа не на "дядю", пусть под оным дядей и подразумевается мама-родина. Всегда приятнее работать на себя.

  А когда-то ведь думалось, что он выбрал верную дорогу. Стоит закрыть глаза, и увидишь: кумачовый плакат "Октябрьской революции - 60", богато накрытый стол (что особенно интересно - все без сои, консервантов и красителей, кое-что сейчас ни за какие баксы не достанешь), бутеброды с черной икрой, коньяк "Арарат" - и собственная фотография на доске почета всемирно известного завода. Тогда он был молодым специалистом на огромном оборонном заводе, продукцию которого с руками отрывала Советская Армия... И всем в то счастливое время казалось, что с заводом ничего не может случиться - ведь "мы мирные люди, но наш бронепоезд...", а профессия рабочего еще не стала объектом насмешек разномастных "манагеров".

  Шло время. Оборудование, марки, технологические операции - все это он знал назубок. Плевать, что кто-то предпочитал делать карьеру, опираясь на мохнатую лапу и связи. Чем больше таких умников, тем больше цена обыкновенным, но знающим производство от и до технарям. Нет, до начальника цеха он не дорос - может, быть, не хватало способностей, может, той самой "лапы". Но и не жалел. Работа доставляет удовольствие, жена - красавица, и сын уже в седьмом классе, и по партийной линии все слава богу, хоть тоже ничего особенного. Хотя, если совсем честно, политика ему была даром не нужна, раз наверху хорошо делают свое дело, и пусть делают. Они же не лезут в производство, в котором ничегошеньки не рубят!

  Знать бы тогда, что если не интересуешься политикой, она заинтересуется тобой! А ведь, как все, рукоплескал Меченому, потом как все голосовал за Ельцина и возмущался репрессиям да привилегиям номенклатуры. А потом началось... Как-то резко исчезла наличность, и стало нечем платить зарплаты, а цены рванули вверх, как наскипидаренные. Сырье и полуфабрикаты сперва были, потом не стало и их: поставки смежников перехватили ушлые гады из-за бугра. И уже не удивляли осаждающие отдел кадров толпы увольняющихся, пьяные лица сотрудников у замерших станков, непривычная тишина в пустых цехах, зарастающее пылью оборудование. Как-то незаметно становились скромнее дни рождения, и на столах товарищей ИТР (слово "господа" приживалось трудно, видно, ассоциировалось с бедствиями завода и вызывало всплески мата) коньяк сменился водярой. Иные хлестали ее и вне праздников, отсутствие заказов и сырьевой голод позволяли. Да и у охранников на проходной под вечер носы алели кумачами...

  Дальше - больше. Поехал сын к подруге в Москву - да не послушал родителя, все же смотревшего новости и знавшего, что творится в стране. И не вернулся. Был октябрь девяносто третьего, и скорее всего, был он расстрелян ельцинскими карателями на том же самом стадионе, что и многие другие.

  Честное слово, было время, когда и он подумывал, а не уйти ли до конца жизни в запой. Особенно после того, как подпал под очередное сокращение и маялся, бесцельно шатаясь по обрастающей бородавками толкучек Туле. Как раз в тот момент ушла жена, сделала ручкой, плюнув на двадцать лет счастливого брака - понравился ей, видите ли, владелец сети ларьков кавказской национальности, то ли Ашот, то ли Казбек, хрен их разберешь. С ней вместе уплыла и квартира, Михалыч поселился на даче - помог парторг, парнем он был, на удивление, хорошим, спас от участи бомжа. Но заняться было все равно нечем: с пятнадцати лет проработав на заводах, Михалыч мало что знал о сельском хозяйстве. Вот отец, в сорок первом младший лейтенант востьмого мехкорпуса, прошедший Великую Отечественную от выстрела до выстрела, пожалуй, бы потянул.