Кровавый скипетр

– Сейчас, Алешенька, сейчас, – приговаривает он и торопится к ним, ускоряя шаг, думая о том, что батюшка мальчиков осудит его, что Мефодий не выполнил того, что было поручено. И он будто бежит, бежит, спотыкается, а мальчики – один сосет палец, а другой чешет светлую голову – не становятся ближе к нему, даже, наоборот, отдаляются. И он кричит, что есть силы, пока просто окликая, как много лет назад, когда они убегали в бор и, хихикая, прятались там от воспитателя в высокой траве, но теперь, когда они все дальше и дальше, растворяются в накрывшей все вокруг белой мгле, ему становится страшно.

– Алешенька, – сдавленно произносит он, – Алешенька, Данилушка…

Когда открыл глаза, то увидел на краю плахи две окровавленные головы с застывшей на лицах маской смерти. Лицо Даниила вытянулось, рот широко открылся, отрок Тарх полузакрытыми глазами глядел в толпу, а из-под голов с помоста, журча, лилась алая кровь.

– Данилушка-а-а! – вырвался из груди и горла хриплый крик. – Данилушка!!

Толпа оборачивалась и с недоумением глядела на кричавшего, всхлипывающего старика, рвущегося вперед. Кто-то толкнул его, кто-то отстранился, как от чумного. А Мефодий уже ничего не слышал, не видел, просто кричал, и слезы катились по его скуластым щекам, пропадая в стариковской седой бороде. Внезапно сильные руки схватили Мефодия и вывели из толпы. Это был Курбский.

Полуживого его посадили на коня и отвезли куда-то, почти бессознательного. Очнулся, когда дали понюхать уксусу. Постепенно приходя в сознание, он узнал слугу Курбского – Ваську Шибанова, и самого Андрея Михайловича. Оказалось, князь привел Мефодия в свой дом. Горница была полутемной, скорый зимний вечер был близок. Горели лучины и лампады у образов.

– Ну, живой? – осведомился Васька, заглядывая в красные от слез глаза старика. Мефодий, не видевший ни смерти Алексея, ни его тела, ни могилы, смутно верил в его гибель, но казнь Данилушки была свежа в памяти и возникла перед глазами сразу, едва он пришел в сознание. Снова к горлу подступил горький ком, и старик, закусив до боли грубый свой кулак, зажмурился, всхлипнул, и снова хлынули слезы. Но смог себя сдержать, чтобы не разрыдаться – негоже было перед Курбским.

Князь торопился.

– Я отправляюсь в Великие Луки. Там государь оставил меня воеводой. Хочешь – поехали со мной, будешь при мне служить, – предложил он старику. Мефодий утер слезы и посмотрел отрешенно на Курбского.

– Никому больше служить не стану, – проговорил он, – нет боле никого из тех, кому я был предан. Искоренено гнездо Адашевых… Отправляйся на войну, Андрей, служи России и государю. Я же отправлюсь… подальше от… всего…

Мрачный Курбский с сочувствием и сожалением поглядел на разбитого старика, затем отвернулся, двинув желваками. Ничего не говоря, Мефодий ушел, пошатываясь. Тихо скрипнула за ним дверь. Курбский стоял некоторое время, глядя Мефодию вслед, повел плечом, подавил в себе тяжелый вздох. Шибанов не дал растянуться тяжелой тишине, бросился за шубой, кою опомнившийся Курбский медленно и с усилием, будто под неведомым бременем, надел на себя.

– В путь, княже?

Город опустел от мороза. Рогатки загораживали узкие улочки, рядом несли караул стрельцы, медленно расхаживая взад-вперед и греясь у разведенных костров. В окнах теремов и слободок горел уютный домашний свет. Во дворах заливисто лаяли собаки. Над притихшей Москвой возвышались башни и стены Кремля, а за ними виднелись массивные, золоченые купола соборов, вечных безмолвных свидетелей всей жизни столицы…

Когда проезжали мимо пустой площади, где сегодня расстались с жизнью Данила Адашев с сыном, увидели, как разбирают эшафот, складывая доски в телеги. Ветер несмело и утробно завывал, гоняя по земле порошу.

– Глядел я на эту казнь сегодня и думал, что ты, Андрей Михайлович, последний, кто был подле Адашева и Сильвестра! – проговорил мрачно Шибанов. – Как бы и на тебя не обрушился гнев государев! Боязно мне за тебя…

Курбский круто развернул коня, взглянул на почти построенный собор Покрова Пресвятой Богородицы[45], все еще стоявший в лесах, и вспомнил невольно о битвах под Казанью, вспомнил Адашевых и всех тех, кто был там с ним плечом к плечу. И государь, улыбающийся, светлый, молодой, не развращен своими коварными советниками, и все свершения великие еще впереди…

Глядя на возвышающийся в сумерках собор, князь ответил, перекрестившись:

– Господь рассудит…

2015–2017 гг.