Кровавый снег декабря

— Нет и нет, — твёрдо ответствовал Ермолов. — Уже хотя бы из-за того, что убили вы Михаила Андреевича и Стюрлера. Ну, со Стюрлером, хотя и был он командиром лейб-гвардии, мы не особо знались. А с Милорадовичем и с Суворовым вместе ходили да и в Бородинском сражении рядышком были. Не особо друг друга жаловали, но всё же... А убил-то его кто? Убил Каховский, который у меня же здесь и служил! Помнится, когда прислали его из лейб-гвардии егерского полка в армейский, почитал я его аттестат и ахнул. Написано там было, как сейчас помню: «Разжалован в рядовые за шум и разные непристойности в доме коллежской асессорши Вангерсгейм, за неплатёж денег в кондитерскую лавку и леность к службе». Ну, думаю, прислали «подарок». А он ничего, служил хорошо. В сражениях отличился. Я сам ему реляцию о присвоении офицерского звания подписывал. Так что можете меня объявить государственным преступником, но Кавказский корпус на Петербург я не пошлю. И сам не поеду.

— Понял вас, господин генерал, — обречённо вздохнул Кюхельбекер. — Только скажите — а не повернёте ли вы свой корпус супротив нас, присоединившись к самозваному императору Михаилу?

— Насчёт «самозваного», тут уж вы, любезнейший, лучше помолчите. Но можете быть уверены — в Москву я свой корпус не поверну. Кстати, так я и государю-императору просил передать.

— Вы вели переговоры с посланцами Михаила?

— Государя, — строго поправил генерал. — А кто вы такой, сударь, чтобы я вам отчёт давал? Впрочем, извольте. Не для вас, а для ясности. Для тех, кто в Петербурге сидит, а вас жизнью рисковать заставляет. Был у меня мой племянник, слышали, наверное, о нём — Давыдов.

— Поэт Денис Васильевич Давыдов?

— Для кого поэт, а для кого — боевой генерал. Он ведь как о событиях на Сенатской услыхал, то сразу же в Москву прискакал. А туда и Михаил Павлович прибыл. Император племяннику моему всю кавалерию поручил. А что — Денис хоть и поэт, но и командир отменный.

— Всегда считал Дениса Васильевича либералом. Думал, что он будет на нашей стороне.

— А он либерал и есть. Только не революционер, как Вы, а… — тут генерал замешкался, подбирая нужное слово, — а фрондёр. Пошумит-пошумит, пару стишков накропает, а прикажет государь — он в седло и за саблю. Вот так вот. Видите, господа, Михаил Павлович мне большее уважение выказал, генерала на переговоры прислал. А тут... коллежского асессора. И то как государственный преступник вы, вероятней всего, будет лишены всех чинов и званий.

— А мне ничего и не нужно.

— Верю, не горячитесь. Но вы подумайте: если уж такие либералы, как Давыдов, не пошли к вам, то с кем вы останетесь?

Кюхельбекер вздохнул. Ему вспомнились строки из собственного романа в стихах:

В косматой бурке, в боевом огне,
Летишь и сыплешь на врагов перуны,
Поэт-наездник ты, кому и струны
Волшебные, и меткий гром войны
Равно любезны и равно даны...

Роман был начат ещё в лицее, но не был завершён. И будет ли закончен?

— Ладно, Вильгельм Карлович, расскажу всё как есть, — сжалился Ермолов. — Изложу вам то, что и Денису Васильевичу сказал. Теперь послушайте. Даже если бы я был полностью на чьей-то стороне. Неважно, на стороне императора ли, на стороне ли мятежников. И даже буде сейчас лето, и дороги хорошие, и провианта вдоволь, и чечены полностью замирены, я всё равно бы не двинул корпус с Кавказа.

— Отчего так?

— А оттого, сударь мой, что в самое ближайшее время грядёт война. Или же у вас в Петербурге ничего не знают и ничего не ведают? Я же, почитай, с самой весны прошлого года депеши слал — и государю императору, и министру иностранных дел Нессельроде. Неужели никто ни о чём не знает?

— Нессельроде исчез. Его бумаги ещё никто не разбирал. А бывшая императорская канцелярия сгорела.

— Как так? Кто посмел? — рыкнул генерал недоумённо.

— Народ, — коротко выдохнул Кюхельбекер, не желая вспоминать ужасов 14 декабря.

— Ясно. Восставший народ врывается в казематы Бастилии. Поход пьяных голодранцев в Тюильри, мать вашу так, — не выдержал Ермолов, потрясая кулаком.

— Да и с Николаем Павловичем не всё понятно. Кто его убил — солдаты ли, обыватели-бунтовщики, никто сейчас не знает.

— Эх, вы, карбонарии-угольщики, — презрительно сказал генерал, — выпустили джинна из бутылки. Как же теперь его обратно загонять будете?

Кюхельбекер только развёл руками:

— Не знаю. Но вы сейчас говорили о войне. Как я полагаю, с Персией? Но мы с ними в мире с 1813 года. Гюлистанский трактат размежевал границы между Россией и Ираном. Я же всё-таки вместе с Грибоедовым в Министерстве иностранных дел служил. Помню по докладам, что иранский шах войны с Россией не хотел.