Кровавый удар

— Мы забирали на Готланде эстонца. Все были пьяные, кроме вашего отца. Он не пил. У него ведь был корабль, понимаете? Мы красили весь день. Была весна, но плохая ночь, ветер и снег. Ваш отец был без ума от своего корабля. Вечно его красили, чинили старые, сломанные части. Но денег у него было мало. Некоторые части корабля — мачты, киль — он не мог починить. И вот мы отплыли в буран. Весенний буран, в море уже не было льдин. Эстонец, тот, которого мы должны были высадить, — ну, шпион — испугался. Ваш отец сказал: "Все в порядке, снег — хорошее прикрытие от русских". Мы отплыли. — Теркель умолк. Он уперся локтями в колени и уставился вниз, на камни.

Вспухшие черно-желтые облака навалились на черное море, западный ветер выл в снастях, когда старый бушприт, поднимая брызги, одолевал прибрежные волны. Лед сковал паруса и канаты. Льдинки смерзлись на густой черной бороде и бровях моего отца.

Я не хотел слушать, что было дальше. Но все равно услышал.

— У Свена была бутылка, — продолжал Теркель. — Чем больше он пил, тем страшнее ему становилось. — Теркель поднял глаза. Они были затуманены воспоминанием, но вовсе не безумны. Глаза моряка. — Да, был буран. Но это не была такая уж жуткая ночь. Просто ненастная и ужасно холодная. На палубе были две шлюпки. Вроде плоскодонок, больших плоскодонок, как у рыбаков Ньюфаундленда, ваш отец брал их на борт, когда нужно было кого-то высадить. Свен и Андре потребовали, чтобы ваш отец поворачивал назад, к Готланду. Он отказался. Так вот, они взяли одну из шлюпок на палубе, спустили ее на воду у борта и забрались в нее. Кричали. И тут волна. На них наскочил корабль. Им пришел конец.

Низкий черный остров то появляется, то исчезает между горизонтальными плетьми снега. Мачты торгового судна выписывают в небе огромные кривые буквы. Двое мужчин борются с замерзшим фалом, спускают шлюпку, забираются в нее через борт, вопят что-то, заглушая вой ветра, дрожат от страха. Человек с черной бородой, которую рвет ветер, поднимает румпель, он зол, но все же дает им дорогу, гладкую площадку воды, они могут по крайней мере отплыть. Потом горизонт на западе встает горбом — это значит, что идет большая волна, вот она приближается, черная и гладкая, корпус торгового судна взлетает. Человек у руля судорожно крутит штурвал. Поздно. Мощный борт судна падает в бездну, огромный белый цветок брызг смешивается со снегом, в реве и грохоте падающего корпуса слышится удар дерева о дерево.

— Мы так и не нашли их, — говорил Теркель. — Потом поднялся ветер. Главная топ-мачта рухнула, она была вся гнилая. Мы не могли плыть в наветренную сторону. Нас гнало на восток. Там было рыбачье судно. Ваш отец заметил его огни. Он отправил нас на борт, меня и эстонца. Две секунды мы стояли борт о борт. Мы просто спрыгнули. А он остался на своем любимом корабле.

Мой отец, нагнув голову, один на большом деревянном корабле во тьме. Он не может управлять кораблем в одиночку, ветер воет в снастях, вырывает куски ледяной воды, швыряет их в него, он весь промок и замерз. Звуки деревянного корабля, стоны мачт под порывами ветра, глухой зловещий гул воды в глубине корпуса. А посреди всего этого огромное молчание его мыслей. О чем он думал?

— Это было в пятидесяти милях от Хийумаа, — сказал Теркель. — Эстония. Когда судно подплывает к этому берегу при большом ветре, от него мало что остается. Даже если русские не стреляют.

Я попытался представить себе, как судно ударяется о берег, как его тащат волны прибоя и оно разлетается на куски. Но не видел ничего, кроме темноты.

— Хороший был человек ваш отец, — сказал Амиас Теркель. — Но любил он только корабли и море. Он любил их так сильно, что перестал видеть Господа. — Он пронизывающе посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами. — Правда... — Он замолчал, как будто в нерешительности.

— Да?

— Я слышал, что "Аланд" все-таки пристал к берегу. И слышал, что он не погиб.

Внезапно наступила тишина. Я спросил:

— Правда?

— Человек, которого я знал, видел его после этого. В Западной Эстонии.

— Когда?..

Он пожал плечами.

— Пять лет назад или десять. Кто знает? Того уже человека нет в живых. Он умер от рака в Упсале.

— Что за человек? — Мое сердце отчаянно колотилось.

— Один из наших... бывших коллег. Кто знает, правду ли он говорил...

— Было письмо, — сказал я. — От какой-то эстонки. Она писала, что мой отец болен и она ухаживает за ним.

Он пожал плечами.

— Воля Божья.

— Я хочу узнать об отце, — взмолился я.

— Мне больше нечего вам рассказать, — ответил он. — Теперь я хочу все забыть. Если хотите знать больше, отправляйтесь в Эстонию.

— Вы хотите забыть, — возразил я, — а я хочу выяснить.

Он не ответил. Он смотрел на распятие.

— Мой отец жив? — спросил я.

Он не шевельнулся и промолчал.

— Мой отец, — повторил я.

— Я не слышал, что он умер. Прошу вас. Я устал.

— Он жив?

— Вы упрямы, — сказал он. — Как и ваш отец.

— В Эстонии? — спросил я.

— Очень хорошо, — сказал Теркель. — Отправляйтесь в Эстонию.

Он жив, подумал я. Ты говоришь, что он жив.