Кровавый закон

Олиф прекрасно понимала, что только что провела тупым ножом по старым шрамам. Ведь она, как никто другой, знала, что он чувствует. Боль со временем притупляется — это естественно. Раны заживают, шрамы затягиваются. Вот только тяжело забыть о потере, когда каждый встречный в твоем селе желает тебе посочувствовать, и спустя год, и спустя пять лет, и восемь. Они, словно сговорившись, подходят, строят скорбное лицо и с наигранной грустью говорят: «Олиф, нам так жаль твою маму. Она была прекрасной женщиной! Ты так на нее похожа… она гордилась бы тобой».

Лучше б молчали, честное слово.

В такие моменты сознание снова окунается в воспоминания, которые, казалось, уже стерлись из памяти.

Ха-ха. Воспоминания остаются всегда, даже после смерти, наверное.

Девушка поджала губы.

— Прости, Кнут…

Змей не ответил. Олиф медленно положила тряпку на пол, развернулась и пошла искать Макса.

Парень нашелся возле одного из загонов.

— Я домыла. Можно мне уйти ненадолго?

— Что? — не сразу сообразил он.

— Я домыла. Можно мне уйти ненадолго?

— А-а… — замялся Макс, но потом вспомнил, что девчонка прислуживает Ринслеру, и вяло махнул рукой: — иди. Только не забудь повторно покормить Кнутика! — крикнул он ей вдогонку.

Олиф едва смогла распознать его последние слова. Она шла по тоннелям, слегка касаясь рукой стены, чтобы не налететь на что-нибудь. Время тут тянулось мучительно медленно, а потому запомнить дорогу от загонов до комнат зрелых женщин было уже не сложно. Коридоры практически ничем не отличались друг от друга, однако общую последовательность Олиф запомнила: один раз налево, затем направо, потом еще два раза налево и один направо.

Коридор освещался только одним факелом, но на этот факт девушка уже как-то перестала обращать внимание. Одним и одним. Несколько факелов было лишь в двух коридорах: «лапочек» и Ринслера. Правда, к комнате Хозяина она никогда не приближалась и поэтому точно сказать не могла, сколько света там.

Олиф приоткрыла широкую дверь и заглянула внутрь. Внутри, как обычно, царил шум и гам; в чем в чем, а в способности поговорить в любую свободную секунду этим женщинам нет равных.

Девушка быстро дошла до своей койки, забралась наверх под скрипучее сопровождение ступенек, и уткнулась носом в подушку.

Бедный Кнут. Жена, ребенок. Может, Олиф была несправедлива к нему? Не каждый сможет выдержать такую боль. Сама она смогла лишь благодаря своим сестрам и братику. Кто бы о них позаботился, если бы ей тогда не хватило сил справиться? Поэтому она держалась. А теперь Марика достаточно повзрослела, чтобы взвалить весь этот груз на себя.

Олиф не хотела этого, видят Берегини, не хотела. Но от Судьбы не убежишь. Может, оно и к лучшему? Какое будущее ждало бы ее там, за Завесой? А так все произойдет гораздо быстрее.

— Эй, Олиф, — окликнули ее снизу.

— Да? — свесилась девушка.

Фрида похлопала рукой по спальнику.

— Спустись ненадолго.

Она быстро слезла и устроилась рядом.

— Вот, держи, это твоя порция. — Женщина протянула ей тарелку с кашей.

— Я все пропустила, да?

— Да.

Олиф схватила миску, ложу и принялась жадно черпать овсянку, запихивая ее в рот. Она не ела слишком долго, организм не смог принять в себя пищу так быстро и неожиданно, да еще и в таких количествах, поэтому девушку не на шутку замутило.

— Тошнит, — выдавила она.

— Остановись. — Фрида забрала тарелку. — Переведи дух. Твой желудок слишком долго не видел ничего кроме слюны. Пусть он привыкнет.

Олиф приложила руку к животу и начала глубоко вдыхать воздух. Отлично, если ее стошнит, то есть вообще не имеет смысла — все равно все выйдет наружу.

Приступ понемногу закончился, и когда каша перестала подкатывать к горлу, Фрида начала кормить девушку с ложечки, как маленькую. Этот факт почему-то раздражал больше всего. С детства это она кормила всех своих мелких с ложечки, но никто и никогда — ее. И тут вдруг, шестнадцать лет, а с ней, как с ребенком.

Женщина черпала ложкой по чуть-чуть, чтобы желудок снова не взбунтовался.

— Ты чего такая расстроенная? — поинтересовалась та, когда овсянка кончилась.

— Да я… ничего.

— Давай, рассказывай. Опять какую-нибудь глупость сделала?

Олиф стыдливо кивнула. Ну да, нетрудно было догадаться.

— И что же?

— Я… я… спросила у Кнута про его жену.

— Да уж, и впрямь глупость.

— Ну я же не знала!

— А с чего ты вообще затронула эту тему? — удивилась Фрида.

— Да просто… я хотела его разговорить.

— Вот и разговорила.

Олиф стало зло и обидно. Женщина словно специально сыпала соль на раны.

— А они умерли, да? — спустя некоторое время все же решилась спросить девушка.

— Да… глупая была смерть.

— А как они… умерли?

— Песчаники, — сказала, как отрезала, Фрида.

— Песчаники? Убили своих же змей?

— А чему ты удивляешься? Тут и не такое бывает.

Что тут бывает еще, Олиф не горела желанием уточнять.

— Но за что?! — Все-таки для нее это было равносильно тому, как она бы убила собственную собаку. Немыслимо.

— На них не хватило Брони.

— И все?! Из-за этого?!

— У тебя такое лицо, как будто ты только что узнала, что земля круглая.

— Но просто… это же абсурдно!

— Я и говорю: глупая смерть.