Кровью и жизнью (СИ)

Мэм Пинч вернулась в компании трех книг — две из них выглядели довольно внушительно, а вот третья походила скорее на тонкий альбом. Когда я расположилась в читальном зале со своим уловом, я с удивлением обнаружила, что это альбом и есть , а точнее сборник дамских портретов от средних веков до наших дней. Две же другие книги представляли собой тома энциклопедии по истории магии : «История магии жизни» и «История магии земли». То, что надо.

С нетерпением я открыла книгу о магах земли, страстно желая отыскать какое-то упоминание о семье Солсбери. И довольно быстро нашла. Их род, оказывается, был одним из тех, кто стоял у истоков артефакторики. Даже один из законов этой науки был открыт лет триста назад неким Адамом Солсбери (и, судя, по представленному портрету, я видела изображение этого ученого мужа в одном из коридоров главного корпуса). Здесь я вспомнила для чего, собственно просила пособие по истории дамской моды. Нужно было определить временной промежуток, в который …жил Лай … и все они. Источник, мне до сих пор не верилось в реальность происходящего. На портрете ни даты, ни подписи художника я не нашла. Мужская мода не столь изменчива, а вот женская меняется из года в год. Наряды девушек на портрете я запомнила хорошо, и хотела посмотреть, какому времени они соответствуют.

Половину альбому пролистала не глядя — ни древние времена, ни средневековье , ни «галантное» время меня не интересовали. А вот последнюю треть альбома просмотрела очень внимательно. Открытые плечи, слегка задрапированные шифоном, утянутые «рюмочкой» талии, пышные короткие рукава, высокие прически — все говорило о том, что портрет, на котором был изображен Лай с братом и сестрами, был написан незадолго до Смуты. А учитывая, что в последних моих снах юноша выглядел лет на шесть-семь старше, чем на портрете, искать какое-либо упоминание о Лае нужно было во время самой Смуты или даже позже.

Я снова обратилась к энциклопедии. Правление Эдуарда Третьего. Не то. Ригард Первый. Тоже мимо. Ригард Второй. Вот это уже похоже на правду. Но сколько я не листала страницы, фамилии Солсбери больше не нашла.

В раздумьях я некоторое время сидела, механически переворачивая листы энциклопедии. Пока мой взгляд не уперся в длинные белые пальцы по хозяйски развернувшие на столе альбом с женскими портретами. Я посмотрела выше, и увиденное заставило нахмуриться: с другой стороны стола стоял Стен и, как-то болезненно ухмыляясь, веером пролистывал страницы альбома, то и дело останавливаясь на случайных изображениях.

— Манная кашка, — прокомментировал он воздушные портреты дам в нарядных платьях.

Я выжидательно смотрела на него, чуть приподняв брови. Вступать с ним в беседу с ним мне не хотелось. Сам подошел — пусть сам и начинает разговор.

— Слушай, — замялся он вдруг ни с того, ни с сего, — как там рыжая?

— У Алисии все хорошо, она молодец, — не знаю, чему я удивилась больше, вопросу или его смущению, и спросила неожиданно для себя: — Передать ей что-нибудь?

— К демонам, — он тряхнул челкой. — И что я про нее спрашивал, тоже забудь, чушь это все.

Его обычная развязная манера стремительно возвращалась . Он снова занялся альбомом и неожиданно присвистнул:

— О, а вот это годится, — на картине старых мастеров была изображена молодая девушка в костюме девы-воительницы с обнаженной грудью..

— Ну чушь так чушь, — не дала я сбить себя с толку, — дело твое.

С тем Стен и отбыл к своему столу, а я засобиралась в общежитие: надо было приготовить уроки на завтра и подумать над дальнейшим планом моих поисков. Идею ходить в библиотеку каждый день и просить книги по интересующей меня тематике отмела сразу — и недели не пройдет, как мэм Пинч (а то и кто-нибудь из знакомых) догадается, что я что-то ищу. Тогда-то я и придумала записаться на дополнительный курс по истории.

А через пару недель мне приснился очередной сон.

Я медленно прихожу в себя. Холодно, тело затекло, голова раскалывается при малейшем намеке на движение. Я лежу, ощущая спиной жесткое и стылое основание. Ноги и руки не слушаются. С трудом разлепляю глаза — и вижу только абсолютную темноту. Стараюсь дотронуться ладонью до лица — и понимаю, что руки надежно зафиксированы.. Паника... Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, кричу, но не слышу своего крика, зову на помощь, но тщетно. От бессилия бьюсь затылком о непонятную плиту, к которой привязана, и тут чувства возвращаются. И я понимаю, что не видеть и не слышать — это благо.