Кровью омытые. Борис и Глеб

Кинул тысяцкий эти слова в толпу и замолк, ждет ответа. Знает, сейчас должен выкрикнуть староста Словенского конца Трифон, его поддержит купец Остромысл, с ними у Гюряты намедни сговор был, как и что отвечать.

И точно, стоявший у самого помоста Трифон уже взвопил:

— Станем в защиту князя, прогоним Святополка с ляхами!

А за Трифоном голос Остромысла:

— Соберем, ополчение!

— Пошлем рать! — поддержали их новгородцы.

Но тут, нарушая заданный Гюрятой тон, тонкоголосо, по-бабьи взвизгнул боярин Парамон:

— Ходили ужо! Почто не удержался на княжении?

Толпа услышала, подалась голосами в его сторону:

— Верно речет боярин, ходили, живота своего не жалеючи!

— Почто мечом не бился с ляхами за свой стол? Зачем Киев покинул?

Крикнул тысяцкий, экий пустозвон боярин! Брякнул и очи вытаращил, дивуется. И к чему? Не для Новгорода ли он, Гюрята, старается? А коли для Новгорода, то в первый черед для него, боярина Парамона.

Ругнул в душе боярина за то, что не туда вече поворотил, подумал: «Надобно свое слово вставить».

— Люд новгородский! — Тысяцкий напрягся, от ярости лицо кровью налилось. — Кто худое о князе Ярославе скажет? Коли и были какие обиды, то обе стороны чинили их. Князь же Ярослав за то, что мы его на стол киевский посадили, по правде поступил с нами. И мы Киеву дань не платим. Святополк же, севши в Киеве, сызнова потребует от нас гривны, и станем мы ему платить из лета в лето, как платили при великом князе Владимире! Так не лучше ли помочь князю Ярославу воротить стол, и за то свободны будем от дани, либо пусть к варягам уходит?

— Воротим!

— Пошлем ополчение! — дружно закричало вече, позабыв прежний крик. — Вели скликать ратников!

— Скотницы наши обильны, людьми богаты, зачем нам варяги, сами прогоним Святополка!

— Мыслю я, — вставил Гюрята, — нынешней зимой изготовимся, а по весне двинемся.

— Пусть будет так! — поддержало тысяцкого вече.

* * *

Шумно пирует Болеслав, что ни день, то пьяное разгулье. А тут еще свадьба подоспела…

На княжьем дворе, где некогда при великом князе Владимире выставлялись столы для ближней боярской дружины и пел речистый Боян, кричала и бахвалилась шляхта.

По праву победителя и по уговору со Святополком взял король в жены дочь Владимира Предславу. Не хотела добром, забрал силой. И Червень и Перемышль с ближними селами тоже ему отошли…

Пьяно похваляется шляхетское рыцарство, звенит серебряными кубками. С утра и допоздна не поднимаются из-за столов…

День хоть и пасмурный, но не дождливый. К вечеру проглянуло солнце, осветило княжеский терем на холме, заиграло в слюдяных разноцветных оконцах хором, на дорогой посуде, уставленной на столах. Пенится янтарный мед и розовое вино в ендовах, полным-полно на блюдах снеди. Святополк все выставил для тестя, благодарит, что посадил князем в Киеве.

Грустно Предславе. Похудела она, ночи в слезах проводит. Жалеет, что не покинула Киев вместе с Ярославом. Звал он ее. Но разве думала княжна, что судьба у нее такая…

Локоть Болеслава упирается Предславе в бок. Она пробует отодвинуться, но с другой стороны Святополк. Он то и дело покрикивает на отроков, рушником вытирает вспотевший лоб. Отроки волокут из глубоких подвалов липовые замшелые бочонки, мечут на столы яства. Болеслав хохочет, и его большой живот колышется, толкает стол. Стол качается, и вино из кубков плещется на белую льняную скатерть.

Шляхта гомонит, выкрикивает здравицы в честь короля, ест и пьет без меры. Под столом собаки грызут кости, ворчат.

Поодаль от Святополка уселись бояре: Путша с Горясером да Тальц с Еловитом. Меж ними воевода Блуд, бородой в стол уткнулся, зевает. Скучно воеводе, о Георгии подумал, хмель и злость в голову ударили. Вскочил, стукнул кулаком о стол:

— Эй, шляхетское рыцарство, и вы, бояре, выпьем за князя Святополка!

Бояре поднялись, а Блуд через стол ухватил шляхтича за грудь, заорал:

— А ты почто не поднимаешься, князя не чтишь?

И полез в драку. Воеводу и шляхтича разняли. Блуда из-за стола вывели, уложили в гриднице на лавку. Болеслав недовольство высказал:

— Старость воеводе разум затмила…

Расходились со свадьбы за полночь. Луна в тучах и теперь. Давно спит Киев, лишь псы в подворотнях надрываются да караульные в боярских дворах голоса подают. Тальц с Еловитом покачиваются в обнимку, руками о заборы цепляются. Боярам нет печали, и совесть не терзает, что вместе со Святополком привели на Русь ляхов, а те города Червень и Перемышль забрали. У Тальца с Еловитом в тех краях нет земель, у них деревни под Вышгородом.

Тальц с Еловитом хоть и хмельные, а дорогой со свадьбы речь вели о том, сколько кому земли Святополк пожалует да какие деревни им достанутся, и не заметили, как из-за угла шагнул кто-то и, опустив топор на голову Тальца, потом Еловита, проговорил:

— Псы смердящие, изменники…

* * *

Холодный северный ветер бил в лицо, шелестел засохшей листвой, голил деревья. Ветер протяжно и тонко свистел под стрехой, гонял облака по унылому серому небу.