Кровью омытые. Борис и Глеб

— Князь Владимир и вы, кои ему служите, продались диаволу, погрязли во блуде и чревоугодии. Ваши попы греческие жен поимели и о делах мирских боле радеют, нежели Богу служат.

— Мирские дела угодны Богу, — вставил Илларион. — Не для того ли он создал человека во плоти?

— Нет, нет! Вам, грешникам, Господь не уготовал место в чистилище! Вы избрали себе путь в ад. Не ведите же за собой паству неразумную!

Пресвитер Илларион выпятил губы, спросил насмешливо:

— Верую в ад и рай, но есть ли чистилище?

— Есть!

— К чему быть третьему?

— Для тех грешников, коим еще дано искупить вины свои! Ваша греческая вера стоит на ложном толковании Святого Духа.

— Заблудшие во Христе, паства неразумная, — пророкотал Илларион. — Как может Святой Дух исходить от Отца и Сына! Дух Святой исходит от Отца Единого.

— Апостол Петр был первым епископом в Риме. Папа — его преемник и наместник Христа на грешной земле. Вы со своим патриархом отреклись от истины. Проклинаю, проклинаю! — брызгая слюной, выкрикнул Рейнберн и засеменил к выходу.

Вдогон ему Илларион пробасил:

— Христос на кресте страданиями своими спас тя, человече. Молюсь о те терпеливо и усердно, а гнев твой не принимаю.

Княгиня поднялась, проговорила раздраженно:

— Поп Илларион, утомил ты князя, дай роздых ему.

Святополк, молчаливо слушавший перебранку двух попов, согласно кивнул Марысе.

Илларион поклонился с достоинством, напялил черный клобук. Под длинной, до пят, рясой колыхнулся большой живот.

— Не я речь повел первым, княгиня, а латинянин, прости. — И вышел вслед за Рейнберном.

Проводив злым взглядом пресвитера, Марыся повернулась к мужу:

— Поп Илларион не твой духовник, а слуга князю Владимиру! К чему он здесь, в Турове? Что ты молчишь, Святополк, или не князь ты? Так зачем тогда брал в жены дочь короля? А, вижу, ты боишься отца своего, князя Владимира…

— Пустое плетешь, княгиня! — вскинул голову Святополк. — Ведь знаешь, не отец он мне, но что я поделаю против Киева со своей малой дружиной? Отец же твой, король Болеслав, не даст мне свои полки.

— Князь Владимир немощен, умрет, великим князем сядет Борис. А почему не ты? Ты старше всех братьев, тебе и стол киевский принимать. — Марыся подошла к мужу, подняла на него глаза. — На это отец мой полки даст, Изъяви согласие.

— Цена, какую я должен заплатить королю, высока, он требует Червень и Перемышль.

— Делай, как велит тебе мой отец, и ты станешь великим князем.

— Но я не желаю убивать, Марыся, не хочу, чтобы меня называли убийцей!

— Кто заставляет тебя это делать?

— Твой отец, король Болеслав.

— Но ведь ты мнишь себя великим князем, не так ли?

— Но разве я достигну этого через убийство своих братьев?

— Але иное видишь? Кто сядет в Киеве, тот твой враг! Или не Борису великий стол Владимир отдает? Значит, он, твой враг!

— Но я не убью его, Марыся, но дам ему удел и пошлю с ним верных мне воевод. Путшу или Блуда.

Длинное лицо Святополка с залысинами на висках покрылось красными пятнами.

— Однако не время о том речь вести, княгиня, и не так уж немощен великий князь. Стар, верно, но смерть от него далеко бродит. — Святополк насупился. — Третьего дня боярин Путша из Киева воротился, сказывал, Владимир громогласил: «Святополку доверия не имею, к Болеславу он льнет».

— И пусть его, — усмехнулась Марыся. — Не желают тебе добра князь Владимир и братья. Одна я у тебя. — Марыся приподнялась на цыпочки, поцеловала Святополка в холодные губы. — Хочу великой княгиней быть.

Святополк вымолвил глухо:

— Сбудется, Марыся, сбудется, дай час.

* * *

Теплая весна щедро согрела киевские холмы, дружно стаял снег, и оголилась земля, отпаровала. Поля смердов ощетинились зеленями, а дожди, обильно выпавшие в мае, развеяли тревогу смердов, что снег, выпавши на сухую землю, грозит неурожаем.

Озимая рожь поднималась на глазах, а сады оделись в листву. На выпаса выгоняли стада…

Борис поднимался рано, едва загоралась заря. Еще дрожала в небе утренняя звезда, а княжич садился на коня и через открывшиеся ворота, что вели к перевозу, рысил к Днепру. Колченогий перевозчик косился вслед молодому княжичу. Перевозчик не Бориса не любил, перевозчик ненавидел всех, кто ходит на собственных ногах, а не елозит задом, как он. Ко всему, княжич Борис молод и пригож.

Княжич миновал множество ладей, частью спущенных на воду, а частью стоявших на катках и ждавших своего чaca… Берегом Днепра добрался до рыбачьего стана, привязал коня к шесту с сетями и присел на выброшенную волнами корягу. Коряга служила старикам скамьей, здесь они по теплу коротали время после зимних холодов. В эту утреннюю пору на тоне никого не было. Оба старика снимали сети, и Борис видел на середине реки их челн.

К старикам Борис привязался еще в юные годы. Бывая здесь, он слушал их рыбацкие истории, ел с ними запеченную в костре рыбу и пил наваристую уху…

Челн пристал к берегу, и старики заговорили:

— Ко времени, княжич, мы тя вспоминали.

— Будто учуял, мы ныне раков наловили, сейчас сварим.

Борис подошел к коню, достал из притороченной к седлу сумы торбочку с солью, отдал рыбакам…