Кровная месть

   — Друг мой, что вы хотите от старого мухомора? Представьте только, я еще помню выступление товарища Берии на расширенном оперативном совещании! Нас всегда приучали не иметь собственного мнения.

   — Но ведь это преступление! — напомнил Меркулов. — А вы всю жизнь были представителем закона, Леонард Терентьевич. Не могу поверить, чтобы вы могли одобрить эту «Народную волю».

   — Посмотрите на это дело с другой стороны, — посоветовал Собко. — Как вы помните, это название уже было использовано сто с лишним лет назад. Можете ли вы сказать, что деятельность тех террористов была безуспешна?

Меркулов промолчал.

   — Боевики создали новый менталитет, — продолжал Собко почти пламенно. — Они были героями своего времени, и общественное мнение было на их стороне. Как вы полагаете, в нашей нынешней обстановке как отнесется широкое общественное мнение к деятельности новых народовольцев?

— Значит, это заговор? — спросил Меркулов.

   — Не требуйте от меня конкретных выводов, — усмехнулся Собко. — Я очень серьезно отношусь к подписке о неразглашении служебных тайн. Я лишь фантазирую вместе с вами, не более. Если когда-нибудь выяснится, что проект «Народная воля» существует в действительности, я буду удивлен не меньше вашего.

   — Но может, вы вспомните хоть кого-нибудь, кто находился к этому делу поближе? — спросил Меркулов с надеждой.

   — Это не обязанности консультанта, это дело осведомителя, — буркнул Собко. — Но одно имя я могу вам дать. Это мой давний приятель, полковник Синюхин Егор Алексеевич. Расспросите его, если сможете.

   — Что значит — если сможете? — насторожился Меркулов.

   — Ну, могут возникнуть трудности, — усмехнулся Собко. — Вы должны проявить настойчивость.

   Мы распрощались и спустились на лифте вниз. Меркулов мрачно молчал, а когда мы вышли на улицу, сказал:

   — Теперь так, Саша, дальше это дело пойдет под моим пристальным контролем. Запомни, отчитываешься только передо мною.

   — Чего это ты так резко замандражировал? — не понял я. — Тебя этот мухомор напугал? Лично я ему не очень-то верю.

   — Это лишь одно из мнений, — сказал Меркулов. — Теперь вот что. Визит ко мне отменяется или, если хочешь, откладывается. В прокуратуру доберешься сам, а я съезжу по срочному делу в другую сторону. Вопросы есть?

   — Один, и небольшой, — сказал я. — Объясни мне толком, чего ты испугался?

   — Нигде и никому не рассказывай о Собко,— твердо произнес Меркулов. — Мы просто засиделись в депутатском буфете.

— От этих предупреждений мое любопытство разгорается еще больше,— заявил я решительно.— Гражданин начальник, мы в свободной стране, а Большой Брат давно на пенсии!

   — Когда-нибудь ты поймешь, — сказал Меркулов невыносимо отеческим тоном, — что на пенсии он становится еще страшнее.

   На этом мы расстались. Он уехал на своей партийной «Волге», а я поплелся на метро «Краснопресненская». Хотя и просидел молчаливым пнем всю беседу больших начальников, пустым я оттуда не вышел. Конечно, версия о криминальных базах КГБ отдавала дешевой сенсацией и так и просилась на первые страницы газет, но ее разработка сулила немало ярких переживаний. Не то чтобы я соскучился по переживаниям, но мне уже поднадоело плестись след в след за моими арифмометрами. В прямом контакте с противником компьютер редко помогает, и это давало мне некоторое преимущество. Поэтому я в хорошем настроении отправился домой, чтобы, подхватив свою шарообразную Иринку, отправиться на тестовое испытание к Ларисе Колесниковой.

8

   Машина у Феликса Захаровича Даниленко была старенькая, «Жигули» одного из первых выпусков, с корпусом, местами проеденным ржавчиной, с трещиной на лобовом стекле, с тарахтевшим багажником. Ездил он на ней осторожно, но уверенно — опыт вождения исчислялся десятилетиями. В воскресенье, на другой день после телефонного разговора с Ниной, он отправился на Востряковское кладбище, купив по дороге цветы.

   Остановив машину на стоянке у входа, он неторопливо выбрался, привычно огляделся, машинально отмечая двоих парней в серой «Волге», продавщицу цветов, попрошаек Все они могли за ним наблюдать, и это следовало иметь в виду.

   Могила, которую он разыскивал, была в дальнем конце кладбища, и он неторопливо побрел к ней по аллее, мимоходом разглядывая памятники и изредка читая надписи. Пару раз он присаживался на скамейки, чтобы отдохнуть и осмотреться — давно выработанное внутреннее чувство осторожности. Как будто все было спокойно, но дополнительная проверка никогда не бывала липшей. Наконец он свернул с аллеи по тропинке направо, прошел еще немного среди старых могил и остановился у небольшого типового памятника со звездой. Здесь, за небольшой оградой, которую даже Феликс Захарович мог бы легко перешагнуть, стояла скамейка со спинкой, и Даниленко, положив цветы на могилу, присел. Надпись на памятнике гласила: «Синюхин Егор Алексеевич. 11.08.1922 — 23.08.1991».

   Феликс Захарович сидел молча, поглядывая на памятник с каким-то непонятным неодобрением, изредка вздыхал и время от времени оглядывался. Время шло к полудню, небо было ясное, день выдался приятный.