В этот момент на поляне появились Оливьер с Патриком Доэрти. Южанин выглядел измученно — еще бы! Штатным хирургом воинство Рема пока не обзавелось, хотя среди ортодоксов и были несколько человек, смыслящих в медицине — например, тот же Скавр. Но львиная доля заботы о раненых легла на плечи неугомонного орра.
— Нашелся! И дю Жоанара прикончил самым зверским образом, — увидев Аркана, прокомментировал бывший купчина. — А теперь сидит и ест гречку с говядиной. Посмотрите на него! И это — предводитель боголюбивого ортодоксального воинства?
— Гречка что надо! — откликнулся баннерет. — Вон, у кашевара попроси. Поешьте, попейте, а потом делами займемся! Вечно в дубраве сидеть мы не будем, настало время действовать…
Дождавшись, пока соратники потрапезничают, Рем самолично вымыл за собой посуду и отдал миску кашевару, а потом проговорил:
— Где у нас пленные? Кто-то из них в состоянии разговаривать?
— Трое благородных, — кивнул Патрик. — Один из них — вроде как даже какой-то родственник дю Жоанаров. Гонору у него — через край!
— Через край, говоришь? Ну пойдем, посмотрим на этого родственничка… — на самом деле Аркану хотелось спать, но железо нужно было ковать, пока горячо.
Слишком уж многое в этих местах было завязано на род маркизов-флотоводцев. Отправляться в поход на Аскерон, или на соединение с силами отца и брата и оставить в тылу таких опасных врагов — нет, это было недопустимо.
Подошвы ботфортов давили прошлогодние желуди и листву, хрустели мелкими веточками, когда Рем со своими офицерами двигался по направлению к госпиталю.
Тут же содержались и пленные — тяжелораненые в палатках, под охраной, легкие — со связанными руками в тени деревьев. Аристократы выделялись богатой одеждой, грязной и заляпанной кровью, холеными лицами, презрительными взглядами. Все трое восседали на корнях старого дуба, и тихо переговаривались.
Обычные латники-оптиматы предпочитали по вечной солдатской привычке дремать — ну и что с того, что они оказались в плену? Военная удача переменчива!
— Это вы — из того клоповника, что зовется замком Жоанаров? — Аркан бесцеремонно ткнул носком ботфорта в подошву сабатона одного из пленников-дворян. — Я слыхал, маркиз обнищал и его дом пришел в упадок, ров используют для слива нечистот, а стены обвалились и поросли мхом, так что захватить его не составит труда… Тем более теперь, когда личная дружина вашего господина разгромлена, а сам он убит мною. Меня зовут Тиберий Аркан, маэстру! К вашим услугам… Представьтесь, чтобы я знал, кого пленили мои люди…
— Буревестник… — прошипел самый старший из пленников. — Проклятый еретик из проклятой семейки… Выскочка! Ничтожество!
Рем снова ткнул ему в сабатон носком ботфорта:
— Ха! Если вас разгромил выскочка и ничтожество, то кто же тогда вы сами? Такие же убогие, как и родовое гнездо? Может быть вы вовсе не дворяне, а жалкие плебеи, облачившиеся в знаки рыцарского достоинства? За это на Западе полагается смерть, насколько я знаю…
— Я — Мишель дю Жоанар, брат убитого тобой Викт
Этот рыцарь был крепок и силен, по-настоящему богатырских статей, и завалить его смогли только стащив алебардами с коня и отдубасив древками до потери сознания. Щеки юного вельможи пылали, в карих глазах плескались гнев и отчаяние.
— О, у вас будет такой шанс, Мишель, — отмахнулся Аркан. — Если только ваши родственники в той конюшне, что зовется замком, смогут собрать достаточно денег для выкупа. Как только это произойдет — я дам вам сатисфакцию в любое время… Выбор оружия за мной, верно? Это ведь вы призвали меня к ответу?
— Не премину воспользоваться возможностью… — процедил сквозь зубы Мишель дю Жоанар, возможный наследник марки и чрезвычайно вспыльчивый молодой человек.
— Вы не смеете так говорить о нашем доме! — второй юноша, почти мальчишка, едва-едва вышедший из пажеского возраста, судя по темпераменту тоже принадлежал к роду морских маркизов. — Я был под стенами замка Аркан, и ваша берлога не сравниться с цитаделью Жоанаров! Стены в двадцать пять локтей и ров глубиной в три человеческих роста — вы не сможете даже приступить к воротам, с вашими вилланами и разбойниками…
Ярость юного Жоанара была велика, с его губ даже срывалась слюна, когда он произносил эту гневную тираду.
— Остынь, Эжен, этот мерзавец не стоит того! — Мишель одернул своего младшего родственника и тот возмущенно засопел.
Патрик и Оливьер недоуменно переглядывались — им было непонятно, для чего Аркан устроил такую некрасивую сцену. Только Скавр Цирюльник — человек весьма опытный и изощренный, а к тому же — ортодокс, прятал улыбку: он заметил мрачную радость, промелькнувшую в глазах нареченного герцога. И совсем не удивился, когда тот развернулся на каблуках и, не обращая внимание на злобные взгляды оптиматских аристократов зашагал прочь.