Кровная связь

– Это не мои записи и не истории болезней. – Малик делает судорожный вдох, потом добавляет: – Это фильм.

– Фильм?

– Фильм и рабочие материалы, имеющие к нему отношение. Мини-пленки в формате DV, DVD-диски, аудиозаписи и тому подобное. Все это сложено в две коробки.

– Что за фильм?

– Я делаю документальный фильм о сексуальном насилии и подавленных воспоминаниях.

Подобное откровение настолько поражает меня, что поначалу я даже не знаю, как на это реагировать. Но потом все встает на свои места. Вспомнив Малика в черном облачении, легко представить его в роли кинорежиссера-революционера.

– Никто и никогда не снимал ничего подобного, – торжественно объявляет он. – По своему эмоциональному воздействию это будет самая потрясающая лента. Если она попадет на экраны, страна будет потрясена до основания.

– И что в этом фильме? Реальное сексуальное насилие?

– В некотором смысле. Фильм показывает женщин, которые в составе лечебной группы заново переживают сексуальное насилие. Некоторые из них совершенно очевидно возвращаются в детство. Их откровения и переживания производят неизгладимое впечатление.

– Полагаю, эти женщины – ваши пациентки. Они дали разрешение снимать их на пленку?

– Да. Они входят в особую группу. Экспериментальную. Она состоит только из женщин. Я сформировал ее после того, как в течение ряда лет наблюдал безуспешность традиционного лечения. Я отбирал для нее пациенток, находящийся на той стадии, когда взрыв подавленных воспоминаний начинал разрушать их жизни, а также когда подозревал, что сексуальное насилие передается из поколения в поколение. У них были чрезвычайно мощные стимулы и высокая мотивация. Я работал с ними семь месяцев, и мы добились в некотором смысле революционных изменений.

– И это все, что снято на пленку? Женщины, проходящие групповую терапию?

Малик издает звук, который я не могу расшифровать.

– Не следует порочить и недооценивать то, что вам не довелось испытать самой, Кэтрин. Впрочем, и бояться тоже. Я записал также и некоторые другие методы лечения, но сейчас не хочу говорить о них. Скажем так, применяемые мною методы очень неоднозначны по своей природе. Хотя, наверное, лучше будет употребить термин «взрывоопасны».

Некоторые другие методы лечения?

– Вы имеете в виду убийства?

– Сейчас я не могу обсуждать все детали снятого фильма.

Сердце у меня в груди бьется все так же учащенно.

– Вы планируете показывать его где-нибудь?

– Да, но в данный момент меня больше беспокоит его сохранность.

– Чего вы опасаетесь?

– Многие хотели бы, чтобы этот фильм просто исчез. Мой фильм и все мои записи. Эти люди панически боятся правды, которая известна мне.

– Если вы настолько обеспокоены, почему бы не обратиться в ФБР?

– ФБР хочет посадить меня в тюрьму за убийство.

– Если вы не виновны, какое это имеет значение?

– Есть разные степени невиновности.

– Я думаю, вы говорите о разной степени виновности, доктор.

– Это философский вопрос, на обсуждение которого у нас нет времени. Я сдамся властям, когда сочту момент подходящим. А пока что мне нужна ваша помощь. Вы сохраните мой фильм для меня?

– Послушайте, я не могу сделать этого, даже если бы и хотела. Скорее всего, ФБР установило за мной наблюдение. Они могут даже прослушивать наш разговор сейчас.

– Завтра, вполне вероятно, они это сделают. Но сейчас можно говорить открыто. У вас есть ручка?

Я обвожу глазами спальню, но не вижу никаких письменных принадлежностей. А моя сумочка осталась в «ауди», которая стоит на том берегу реки напротив острова ДеСалль.

– Нет, но у меня хорошая память.

– Тогда запомните номер телефона. Пять-ноль-четыре, восемь-ноль-два, девять-девять-четыре-один. Запомнили?

Я повторяю номер вслух, после чего заношу его в память телефона.

– Если вам потребуется поговорить со мной, – продолжает Малик, – оставьте сообщение по этому номеру.

– Я хочу поговорить с вами прямо сейчас. И не о вашем фильме.

– Тогда поспешите.

– Почему вы сказали, чтобы я не доверяла членам своей семьи?

– Я пытаюсь защитить вас.

– От чего?

Малик вздыхает, словно не будучи уверен в том, что у него есть время на разговор со мной.

– Семьи, подобные вашей, состоят из людей трех типов: насильники, те, кто отрицает существование насилия, и жертвы. Каждый член семьи играет одну из этих ролей. Когда жертва начинает копаться в своем прошлом и выдвигать обвинения в сексуальном насилии, остальные члены семьи превращаются в параноиков. Их интерес заключается в поддержании статус-кво. Вы угрожаете нарушить его, а чувства и эмоции, бурлящие вокруг сексуального насилия, зачастую приводят к убийствам.

– Это все заумные рассуждения психиатра, доктор. Я уже достаточно наслушалась их. У вас есть вполне конкретная информация о моей семье. О моем отце. Почему вы скрываете ее от меня?

– Я не ваш терапевт, Кэтрин.

– Я хочу, чтобы вы им стали. Я готова встретиться с вами, чтобы пройти сеанс.

– Вам не нужно разговаривать со мной наедине. Вам нужна группа. А мои дни в качестве практикующего психиатра, совершенно очевидно, сочтены.

– Почему мне нужна группа?