Кровная связь

Аэропорт в Натчесе совсем крошечный. Он состоит из двух посадочных полос и кирпичного административного здания, пристроившихся неподалеку от бывшего кочевья индейцев племени натчес. Майкл безупречно сажает самолет на три точки, подвозит меня к своему «форду», и уже через пятнадцать минут мы приближаемся к подъездной дорожке, ведущей к Мальмезону. При виде обсаженной дубами аллеи с розовым указателем для туристов, направляющим их во время ежегодного паломничества, меня вдруг охватывают дурные предчувствия.

– Хочешь, я подвезу тебя к дому? – предлагает Майкл.

Я машу рукой в сторону просвета между деревьями.

– Давай подъедем к твоему дому, а оттуда пешком прогуляемся к амбару. Вдруг Билли Нил и дед дома. Я бы не хотела, чтобы они нам помешали.

Майкл въезжает в Бруквуд и останавливается у своего дома, который притаился на задворках квартала.

– У тебя есть болторез или что-нибудь в этом роде?

Он отрицательно качает головой.

– У меня найдется разве что ножовка.

– Может пригодиться. А как насчет топора?

– Топор у меня есть. Мы что, собираемся разнести амбар на кусочки?

– Будь готов. Или ты не был бойскаутом?

И Майкл, краснея, говорит «нет».

Три минуты спустя мы направляемся через лесок в сторону Мальмезона. Я несу ножовку, он – топор. Завидев впереди главное здание, я беру вправо, в сторону склона, понижающегося к руслу ручья, протекающего на краю поместья. Городок Натчес построен на холмах, у подножия которых петляют многочисленные ручьи и глубокие промоины. Это своего рода тайная сеть водных артерий, хорошо знакомая местной детворе, но практически забытая взрослыми. Почти всеми взрослыми, во всяком случае. А я по-прежнему помню каждую извилину.

Мы приближаемся к амбару сбоку, огибаем его и заходим с тыла, чтобы оставаться невидимыми для любого, кто взглянет в нашу сторону с парковочной площадки позади помещения для слуг. Доски в стенах высохли и посерели от непогоды, но дверь не поддается, несмотря на сильный рывок. Я пристраиваю ножовку к дужке висячего замка и принимаюсь за работу. Когда по лицу начинает ручьями течь пот, меня сменяет Майкл. На руках у него вздуваются жилы и мускулы, и мне вдруг приходит в голову, что Майкл намного сильнее, чем выглядит, и уже совсем не похож на толстяка-мальчишку, каким я его запомнила.

– Готово, – выдыхает он, сдувая с разреза металлическую стружку. – Дай топор.

Я вручаю ему инструмент, и он обухом сбивает замок с тяжелых петель.

– Сезам, откройся, – говорит он.

И распахивает дверь.

Я делаю вдох и забываю выдохнуть.

Внутри амбара собрано больше скульптур Люка Ферри, чем я когда-либо видела в одном месте. Их здесь никак не меньше двадцати, и все они с меня ростом, а некоторые достигают в высоту двадцати футов.

– Вот это да! – шепчет Майкл. – Да это же музей, настоящий частный музей.

Зрелище полированного металла, скрученного руками отца в абстрактные, но оттого не менее красивые формы, производит на меня почти невыносимое впечатление. А когда в ноздри ударяет знакомый запах – запах сена, от которого папа, как ни старался, так и не смог избавиться в амбаре, – у меня подкашиваются ноги. Даже все его инструменты находятся здесь, включая газовый резак с баллонами, ножовку по металлу…

– Кэт? С тобой все в порядке?

Я судорожно хватаю Майкла за руку и делаю шаг внутрь.

– Мне не нужно было смотреть на все эти вещи сейчас. Это слишком тяжело, понимаешь?

– Да. Даже на меня они производят сильное впечатление, а ведь я не был знаком с твоим отцом лично. Ты знала, что все эти скульптуры хранятся здесь?

– Я знала, что дед их собирает, но такого и представить себе не могла. Он, должно быть, сошел с ума. Ему никогда не нравились работы моего отца. А теперь это похоже на то, как будто дед готовится монополизировать рынок.

– Ты по-прежнему хочешь найти вещмешок отца?

– Черт, конечно! Ведь за этим мы и пришли сюда.

Я быстро пробираюсь между скульптурами к деревянной балке, к которой в моем сне подходил отец. Удивительно, но я ни секунды не сомневаюсь в том, что стою в нужном месте. Если вещмешок действительно находится под этими досками, то мой сон как раз и был таким, как Натан Малик описывал вытесненные в подсознание воспоминания: глубоко похороненным, но целым и невредимым. И подлинным.

– Топор?

Майкл передает мне топор так, как медсестра передает ранорасширитель хирургу во время операции. Обухом топора я надавливаю на один край доски, которой в моем сне касался отец. Сердце замирает у меня в груди, когда другой конец доски приподнимается. Я подсовываю под него носок своей туфли, наклоняюсь и выдираю доску из пола.

– Загляни туда, – шепчет Майкл.

Кончики пальцев у меня покалывают, когда я опускаю руку в темноту под полом. Почти сразу же она натыкается на сухую прорезиненную ткань. Вещмешок. Когда я хватаюсь за него и тащу на себя, из пазов выскакивают еще две доски, являя нашему взору тускловато-коричневый мешок, бывший некогда оливкового цвета, который выглядит так, словно в нем нет ничего, кроме грязного белья.

– Думаю, мы только что доказали, что подавленные воспоминания все-таки существуют, – бормочу я.