Кровное родство. Книга первая

Она ощутила такое знакомое, такое возбуждающее покалывание его усов, его небритые щеки царапали ее нежную кожу. И недавняя тревога была смыта нахлынувшей волной страсти.

Наконец у Элинор сложился общий замысел будущего романа, и – после нескольких переделок – даже Билли признал его удовлетворительным. Они вместе побывали в Лондонской библиотеке и вернулись нагруженные книгами, которые Элинор предстояло изучить. Их было около пятидесяти.

Элинор несколько воспрянула духом.

– Наверное, мне просто следует не забывать, что каждый человек, в общем-то, способен создать книгу, а может быть, и не одну, – говорила она.

– Это неправда, – возразил Билли. – Спроси любого издателя. Есть сколько угодно людей, которые не родят не только книги, но даже и абзаца для паршивенькой худосочной книжонки.

Билли оказался безжалостным, жестким, но тем не менее превосходным критиком. Он постоянно указывал Элинор, что надо уделять особое внимание развитию сюжета, ритму повествования и действию.

– Разные там описания не должны занимать более двух строк, – внушал он ей. – Если бы твои читатели испытывали желание почитать что-нибудь о птичках, деревьях и солнечных закатах, они приобрели бы книгу о природе.

Временами его придирки доводили Элинор до слез. Она не всегда понимала, чего он добивается от нее, а порою чувствовала, что не может сделать того, что он требует.

– Почему, ну почему я снова должна это переписывать? – взмолилась она однажды вечером. – Я не понимаю, что у меня не тан!

– Тогда слушай меня внимательно, – сказал Билли тем самым бархатным голосом, от которого по всему телу Элинор пробегала дрожь. – Когда ты пишешь, ты должна представлять самое себя на месте каждого из твоих героев. Ты должна быть актрисой! Я хочу знать, что испытывает Лидия, когда муж ее сестры целует ее.

– Но я же говорила тебе…

– А ты не говори мне, что произошло, – ты покажи мне, что происходит! Я хочу почувствовать это! – Билли вошел в раж. – Вся эта твоя нудная чушь похожа на газетное сообщение. Побольше жизни! Помни, что ты работаешь на читателя, ты – его глаза, его уши, его нос, его сердце. Всегда помни об этом! Я хочу чувствовать, что я сам нахожусь там, затаившись где-нибудь за углом, когда Синтия видит, как ее муж целует Лидию. Я хочу видеть, как они обнимаются там, в саду, озаренные лунным светом, я хочу дрожать и кусать губы, чтобы удержаться от слез и проклятий!

Элинор, пораженная, уставилась на Билли. Он так живо описал ощущения человека, мучимого ревностью… Значит, он понимал, какую боль причиняет ей своим поведением.

А следующее утро принесло ей новые слезы.

– Вчера ты говорил, что я должна писать эмоционально, что я должна сама испытывать ту страсть, которую чувствуют мои герои, а сегодня суешь мне какую-то пыльную книжицу по грамматике! Как я могу испытывать страсть, когда мне приходится думать о грамматике?

– А ты постарайся, – хмуро посоветовал Билли. – И никогда не забывай, что я лучше знаю, что тебе следует делать.

Нередко, охваченная отчаянием, она бросалась на постель и горько плакала. Но слезы не приносили облегчения. Как ни странно, тревога, возмущение, доходящий до паники страх и мысли о собственной беспомощности отступали от нее только тогда, когда она садилась за стол и раскрывала перед собой красную ученическую тетрадь.

Теперь каждое утро для Элинор начиналось одинаково. Встав с постели, она торопливо бежала в туалет, потом съедала свой скромный завтрак, который приносил на подносе Билли. Затем он запирал ее в спальне, в полдень Элинор должна была постучать в дверь и подсунуть под нее десять написанных ею страниц. Если их содержание удовлетворяло Билли, он приносил ей ленч – кофе и немного фруктов – и оставлял его на столике у окна, где работала Элинор. В противном случае он просто рвал странички и выбрасывал в окно, и белые клочки долго кружились в воздухе, падая на площадку перед домом.

Покончив со скудным ленчем (Билли опасался, что от более плотной пищи ее будет клонить в сон), Элинор торопливо умывалась и одевалась, обдумывая при этом содержание следующих десяти страниц. Когда они были готовы (Элинор должна была писать по пять тысяч слов в день), Билли выпускал ее из заточения, и она шла на кухню, чтобы приготовить ужин.

Тем временем Билли просматривал ее работу, исправляя грамматические и орфографические ошибки и знаки препинания и делая замечания на полях. После ужина Элинор приходилось переписывать все с учетом этих замечаний, а Билли, который сидел рядом, указывал, где и что следует сократить или, наоборот, выделить.

Если она справлялась с работой удовлетворительно – по мнению Билли, – он подхватывал жену на руки и нес в постель.

Там он принимался ласкать ее утомленное тело до тех пор, пока оно не начинало отвечать на его прикосновения – сначала слабо, потом все активнее, и кончалось тем, что страсть полностью захватывала Элинор, не оставляя места ни усталости, ни мыслям – ничему, кроме наслаждения.