Кровопролития на Юге

Покуда Людовик XIV мечтал отменить Нантский эдикт, аббат Дюшела был для него бесценным сокровищем; и вот в 1682 году он был отозван из Индии, а год спустя — отправлен в Манд архиепископом и инспектором севеннских миссий.

Здесь аббат из жертвы превратился в истязателя; бесчувственный к собственным мукам, он был равнодушен к чужим; опыт пытки не прошел для него даром, он оказался изобретательным палачом и весьма расширил возможности этого ремесла, привезя из Индии неведомые машины и придумав новые. Люди с ужасом говорили о тростниковых щепках, которые безупречный миссионер приказывал загонять жертвам под ногти, о железных клещах, коими он вырывал волосы из бород, ресниц и бровей, о промасленных фитилях, которыми обвязывали пальцы пытаемых, а затем поджигали, так что каждая рука превращалась в светильник о пяти свечах, о ящике, вращающемся вокруг оси, в который заключали несчастных, отказывавшихся обратиться в католичество, и раскручивали их там с такой скоростью, что они теряли сознание, и наконец, об усовершенствованных кандалах, в которых заключенные, покуда их перевозили из города в город, не могли ни сесть, ни встать.

Даже самые пылкие приверженцы аббата Дюшела говорили о нем с каким-то страхом, а когда сам аббат обращался к собственному сердцу и думал о том, сколько раз он направлял на тела ту власть вязать и разрешать, которую Господь вручил ему лишь по отношению к душам, его, надо сказать, охватывала непонятная дрожь; он падал на колени и, прижав руки к груди, склонив голову, на целые часы погружался в пучину дум; в это время его можно было бы принять за мраморную статую на надгробье, если бы не холодный пот, струившийся у него на лбу.

Дело в том, что этот священник, пользуясь властью, коей он был облечен, и чувствуя поддержку г-на де Бавиля, интенданта Лангедока, и г-на де Брольи, командующего войсками, творил ужасные дела.

Он отнимал детей у отцов и матерей и помещал их в монастыри, а там в наказание за ересь, которой их обучили родители, малышей подвергали таким карам, что иные погибали.

Он входил в спальни к умирающим, но не для того, чтобы подать им утешение, а с угрозой, и, склонясь над постелью, словно желая сразиться с ангелом смерти, читал несчастным безжалостный указ, по которому, коль скоро человек умирал без обращения в истинную веру, его полагалось судить посмертно, а его останки лишались погребения: их подвергали публичному поношению и бросали на свалку.

Наконец, когда набожные дети пытались избавить своих умирающих родителей от его угроз, а их бездыханные тела от строгости закона и уносили из дому уже мертвых или отходящих родных, чтобы дать им спокойно испустить дух и похоронить их по-христиански, он объявлял тех, кто предоставлял гостеприимство этому святому ослушничеству, виновными в кощунстве, а между тем они и у язычников не были бы отлучены от алтарей.

Таков был человек, взявший на себя право карать; встречаемый всеобщим ужасом, он, сея мучения и оставляя за собой трупы, шел по краю, уже уставшему от долгого и кровавого гнета, и с каждым шагом ступал на непотухший вулкан религиозной вражды; поэтому, всегда готовый к мученичеству, аббат за четыре года до смерти велел вырыть себе могилу в церкви Сен-Жермен, которую избрал местом своего вечного упокоения, так как церковь эта была выстроена папой Урбаном IV, когда тот был епископом Манданским.

Поездка аббата Дюшела длилась полгода; каждый день из этих шести месяцев был отмечен истязаниями и казнями; многих пророков сожгли; Франсуазу де Брез, ту самую, что сравнивала облатку с ядом более смертоносным, чем голова василиска, повесили, а Лакуата препроводили в крепость в Монпелье, и он исчез из тюрьмы, и никто так и не догадался, каким образом он оттуда вышел; это бегство снискало ему новую славу, ибо прошел слух, будто Святой Дух, как некогда ангел — святого Петра, вывел его из темницы, где он сбросил свои оковы, подобно апостолу, и невидимый прошел мимо охранявших его стражей.

Это непостижимое бегство удвоило суровость архиепископа, так что пророки, понимая, что всем им придет конец, если они от него не избавятся, провозгласили его антихристом и стали призывать на него смерть. Аббата Дюшела предупредили о близящейся грозе, но ничто не могло умерить его усердия: во Франции, как и в Индии, целью его было мученичество, и он стремительным шагом, с гордо поднятой головой двигался к своей цели.

Наконец вечером 24 июля заговорщики числом две сотни человек собрались в лесу на вершине горы, возвышавшейся над мостом, ведущим к Монверу, повседневной резиденции архиепископа. Командовал ими некий Лапорт, уроженец Але, кузнец с окраины Дез; с ним был вдохновленный прорицатель, в прошлом набивщик матрасов, родом из Мажиставоля, по имени Эспри Сегье, после Лакуата наиболее чтимый из двух-трех десятков пророков, которые в те дни бродили по Севеннам; весь этот отряд был вооружен косами, алебардами и мечами; у некоторых были даже пистолеты и ружья.