Кровопролития на Юге

Тогда друг бросился ему в объятия, все окружающие умилились, и прево приказал поскорее ехать дальше; Боэтон продолжил свой путь, ни единым ропотом не посетовав на жестокость, с какою было пресечено это последнее свидание.

Когда телега завернула за угол, он увидел эшафот, немедля воздел руки к небу и, просияв, радостно воскликнул:

— Мужайся, душа моя! Вижу место твоего торжества, и скоро, освободясь от горестных пут, ты воспаришь на небо.

Очутившись у подножия эшафота, он не мог взойти на него без посторонней помощи, ибо ноги, истерзанные испанским сапогом во время пытки, не держали его; покуда ему помогали подняться, он увещевал и утешал протестантов, плакавших навзрыд. На помосте он лег на крест св. Андрея, но тут палач сказал ему, что надобно раздеться; Боэтон с улыбкой приподнялся, и подручный палача снял с него камзол и короткие штаны; затем, поскольку на нем уже не было чулок, а были только куски ткани, обмотанные вокруг его израненных ног, палач снял эти повязки, закатал ему рукава до локтя и в таком виде велел ему лечь на крест. Боэтон все так же спокойно лег; тогда подручный привязал веревками к кресту его руки и ноги; покончив с этими приготовлениями, он удалился. Теперь приблизился сам палач с четырехгранным железным прутом толщиной в полтора пальца, длиной в три фута и с закругленной рукоятью. При виде палача Боэтон затянул псалом, но пение тут же оборвалось тихим вскриком: палач перебил ему кость правой руки, но почти сразу же он продолжил псалом и пел, не умолкая, покуда истязатель ломал ему ноги в бедре и в голени и каждую руку в двух местах. Затем палач схватил этот бесформенный и истерзанный, но все же живой обрубок, не перестававший славить Господа, и, отвязав его от креста, поместил на колесо, согнув так, что пятки истязуемого касались затылка; и покуда совершалась эта гнусная церемония, все время слышался набожный голос жертвы, певшей хвалу Всевышнему.

Едва ли когда-нибудь казнь производила на толпу такое впечатление; аббат де Массийа, бывший свидетелем этого всеобщего смущения, поспешил к г-ну де Бавилю и сказал ему, что смерть Боэтона не только не устрашила протестантов, но лишь утвердила в их вере, о чем легко можно судить по тому, как они рыдали и славили умирающего.

Г-н де Бавиль, признав справедливость этого замечания, распорядился, чтобы осужденного прикончили. Приказ немедля передали палачу, и тот приблизился к Боэтону, чтобы добить его последним ударом в грудь; но тут один из стражников, стоявших на эшафоте, бросился между жертвой и палачом и закричал, что негоже добивать гугенота, прежде чем он не настрадается вдоволь. При этих словах истязуемый, слыша жестокий спор, разгоревшийся над ним, на мгновение прервал молитву, приподнял голову, свисавшую с колеса, и произнес: «Друг мой, вы полагаете, что я страдаю, и вы не заблуждаетесь: я в самом деле страдаю, но со мною Тот, за кого я принимаю муки, и кто дает мне силы радостно переносить мои страдания». Однако в этот миг приказ г-на де Бавиля передали вторично, и стражник не посмел более противиться его исполнению; палач приблизился к осужденному. Боэтон увидел, что настал его последний миг, и сказал: «Любезные братья, да послужит вам моя смерть примером служения Евангелию во всей его чистоте; будьте все верными свидетелями тому, что я умираю в вере Христа и его святых апостолов». Едва он вымолвил эти слова, прут палача раздробил ему грудь. Еще послышались какие-то невнятные звуки, смутно напоминавшие молитву, а затем голова казненного запрокинулась назад. Мученик испустил дух.

Этой последней казнью окончилась смута в Лангедоке.

Появлялись еще время от времени неосторожные проповедники, расплачивавшиеся смертью на колесе или на виселице за свои запоздалые проповеди, которым боязливо внимали остатки мятежников; были еще вспышки недовольства в Виваре, кои возбудил Даниэль Бийар; в ходе их несколько католиков были найдены убитыми на большой дороге; и наконец, было еще несколько больших сражений, как например, битва при Сен-Пьер-Вилле, где рубашечники, верные строгим традициям Кавалье, Катина и Раванеля, сражались каждый с двадцатью противниками; но все эти проповеди, все смертоубийства, все схватки уже не имели прежнего значения: то были последние всплески гражданской войны, последние содрогания почвы, какие бывают еще долго после извержения вулкана.