Кровососы. Как самые маленькие хищники планеты стали серыми кардиналами нашей истории

«Разве они не подвешивали людей за ноги, не топили их в мешках, не распинали на деревьях, не хоронили живьем, не ломали им кости? Разве они не заставляли их есть дерьмо? И разве, отхлестав их до беспамятства, не бросали они их живьем на муравейники и не отдавали на съедение червям? Разве не привязывали они их к деревьям на болотах, где их пожирали комары? Разве не кидали они их в кипящие котлы с тростниковым сиропом? Разве не помещали они мужчин и женщин в бочки, утыканные гвоздями, и не пускали эти бочки с гор в бездну? Разве не натравливали они на несчастных чернокожих собак-людоедов, пока те, насытившись человеческой плотью, не оставляли несчастных жертв на милость штыков и кинжалов?»

Марк Твен цинично замечал: «В мире много забавного. А забавнее всего то, что белый человек считает себя меньшим дикарем, чем другие дикари». Те же идеалы, о которых рассуждали в американских и французских кофейнях, двигали и гаитянскими революционерами. Восстать против французских хозяев рабов заставило стремление к счастью и свободе. Поначалу вспышки насилия были спорадическими, путаными и непостоянными. Союзы заключались и распадались, на полях сражения происходили постоянные перемены. Но все фракции были схожи в одном – все действовали с нечеловеческой жестокостью.

Пока хаотичное и запутанное восстание на Гаити обретало форму, европейские державы объединились, чтобы противостоять наполеоновской Франции. Коалиция (в разные моменты) включала в себя Россию, Австрию, Пруссию, Португалию, Данию и Британию, а также более мелкие государства и княжества. Французская революция стала глобальной и распространилась на Карибы. Британия сочла восстание рабов на Гаити опасным для собственных карибских колоний. Опасаясь эффекта домино, британцы вмешались в 1793 году. Британия уже находилась в состоянии войны с Францией, поэтому британцы намеревались и подавить восстание, и захватить небольшую, но очень прибыльную французскую колонию.

Не обладающие иммунитетом британские солдаты, прибывшие на Гаити, пишет Дж. Р. Макнил, «умирали с поразительной скоростью. Казалось, что они с кораблей сходят прямо в могилу». Терзаемые болезнями британцы остались на Гаити на пять лет и почти ничего не добились – они лишь кормили комаров своей кровью и умирали. «Симптомы были следующими, – писал в 1796 году британский военный хирург: – упадок сил; сильная, порой острая боль во лбу; острая боль в паху, суставах и конечностях; остекленевший взгляд и кровоизлияния в глаза; тошнота или рвота желчью, порой отвратительной черной субстанцией, напоминающей кофейную гущу».

Из 23 000 британских солдат, отправленных на Гаити, 15 000, то есть 65 процентов, умерло от желтой лихорадки и малярии.

Один из выживших позже вспоминал, что «смерть являлась там во всех формах, какие только может придумать неограниченное воображение, некоторые умирали, сходя с ума. Разложение болезни достигало таких размеров, что сотни человек буквально тонули в собственной крови, сочившейся из каждой поры». В 1798 году комары окончательно изгнали некогда могучую, но теперь жалкую британскую армию с Гаити.

Но операция на Гаити была всего лишь частью глобальной карибской кампании Британии. Британцы тщетно пытались захватить другие французские, испанские и голландские колонии. Каждая экспедиция сталкивалась с полчищами комаров-наемников и заканчивалась гибелью множества британцев. К тому времени, когда в 1804 году Британия окончательно отказалась от этой идеи и сосредоточила силы на войне с Наполеоном в Европе, комары убили на Карибах от 60 до 70 тысяч солдат (около 72 процентов). Британцы «сражались, чтобы завоевать кладбище, – пишет Макнил. – Сент-Доминго стал крупнейшей частью, но всего лишь частью кладбища британской армии». Потенциальная экономическая выгода застила глаза британским политикам, которые против всей логики отправляли одну армию за другой в комариную комнату ужасов. Среди них был лейтенант королевского флота Бартоломью Джеймс. «Ужасная болезнь, которая сейчас свирепствует в Вест-Индии, не поддается описанию ни словом, ни пером, – писал он с Мартиники в 1794 году. – Постоянные душераздирающие сцены внезапной смерти были слишком тяжелы, чтобы их вынести, и повсюду нас встречали только похоронные процессии».