Поразительное растение, не правда ли? Я часто наблюдал за ним и всякий раз невольно вздрагивал от изумления и страха в тот миг, когда захлопывался капкан. Это так мощно, так яростно и так не похоже на все, что мы знаем о растительном мире! Наши дионеи пожирали у нас на глазах целый зверинец в миниатюре, множество тварей, ползучих и летучих: мух, бабочек-поденок, личинок саранчи, кузнечиков, сороконожек, пауков; даже пчелы и осы попадались в западню. В начале мая можно наблюдать еще одно удивительное зрелище — цветение: великолепные цветы распускаются на длинных стеблях (достаточно длинных, уверяю вас, чтобы не соприкоснуться со смертоносными листьями). Когда насекомое приближается, у него еще есть выбор между жизнью и смертью: либо оно сядет на цветок и, взяв пыльцу, улетит на все четыре стороны, либо, кружа вокруг листьев, заденет чувствительные реснички и еще успеет ощутить, как захлопывается капкан, прежде чем будет съедено. В этом великая загадка дионеи: она питается насекомыми, которые могли бы ее оплодотворить. Только приблизьтесь к ней — даже сгибаясь от пыльцы, она закусит вами без жалости; мне она напоминает иных пауков: неблагодарная самка, после того как самец сделает свое дело, пожирает его — восхитительная аморальность живой природы.
Все это я говорю к тому, что
Впервые за много месяцев я получил отпуск. Ботаника увлекла меня, но проводить шестнадцать часов в сутки без выходных в оранжерее все же утомительно. Латурелл не терпел отлучек из своего царства флоры: его интересовали только растения и он не понимал, что человеку надо иногда и развеяться. Я читал на его лице искреннее недоумение, сообщая, что хочу пойти в кино или в театр: развлечения для него не существовали как понятие, и никогда он не просил меня рассказать о виденном фильме или спектакле — растения занимали его целиком. Так что на шесть дней его отсутствия я максимально сократил общение с хлорофиллом, заходя в теплицу только для вечерней поливки. Все остальное время я прогуливался по улицам Лондона, старательно избегая парков и цветочных лавок.
На седьмой день, вернувшись, я увидел, что дверь дома Латурелла открыта. Подумав было, что к нам забрался вор, я вошел бесшумно, на цыпочках — и обнаружил в прихожей чемоданы хозяина. Я кинулся в оранжерею — он возился там и выглядел крайне взвинченным.
— Что вы здесь делаете? Африканская экспедиция уже закончилась?
— По идее я еще должен быть там, — ответил он, возбужденно потирая руки. — Я сказался больным, чтобы вернуться в Европу.
— Как это?
Он поднял голову, лукаво подмигнул и показал на стоявший рядом металлический ящик высотой метра полтора.
— Вот из-за чего я вернулся.
— Что это?
— О! Вы сейчас удивитесь. Да что там, вы не поверите своим глазам!
Латурелл достал из кармана маленький ключик, отпер замок на ящике, осторожно приподнял крышку и поманил меня, приглашая заглянуть внутрь.
Я повиновался — и вскрикнул от изумления, увидев находившихся внутри монстров.
— Боже мой! Латурелл! Что это такое?