Круча

Критику в свой адрес старый профессор-большевик нельзя сказать чтобы любил, но по долгу воспитателя приветствовал. Пересветов из книг и статей Ленина давно усвоил, что русское царское государство было помещичьим, а в книгах Покровского оно объявлялось государством «торгового капитала». В дискуссиях на семинаре Покровский трактовал это различие как терминологическое, доказывая, что он стремился подчеркнуть процесс втягивания помещичьих хозяйств в торговый оборот. Не всех это объяснение удовлетворяло. Некоторым участникам семинара казалось, что Покровский преувеличил роль хлебных цен в истории России, что он склонен в методологии скорее к материализму экономическому, чем историческому. Но все признавали его острый ум, огромную эрудицию, дар блестящего стилиста и полемиста.

3

В программе первого курса философия не значилась, но Пересветов не хотел откладывать знакомства с Гегелем и, добыв у букинистов его сочинения, принялся их по вечерам читать. Он давно убедился, что чуждые марксизму книги с толку его не сбивают, а, наоборот, в критике враждебных взглядов он оттачивает свои, проверенные и прочувствованные. Именно прочувствованные, ибо Костина голова была устроена эмоционально: он «любил» ту или иную мысль, как любят человека, или ненавидел и тогда уж воевал с ней, не оставляя камня на камне.

Привычка ничего не брать на веру помогала ему и сейчас. Сначала причудливый, почти условный язык гегелевского сочинения заставлял его по нескольку раз перечитывать каждую страницу, иногда строку. Но как только с терминологией он освоился, ему стало удаваться вылущивать из идеалистической оболочки здравые, интересные мысли, точно горошины из стручков.

На вопрос Шандалова, зачем он «тратит время на Гегеля», Костя отвечал:

— Хочу взять у него все, что можно, о диалектике.

Виктор перелистал книгу и со смехом прочел вслух:

— «Результат есть труп, оставивший тенденцию позади себя». Ну знаешь!.. Я лучше буду изучать результат сразу по Марксу или по Ленину. Смотри, заразишься «трупным идеализмом!

— Нисколько этого не боюсь. Отчего же Ленин рекомендует Гегеля изучать?

По мнению Шандалова, Косте гораздо полезнее ознакомиться с «организационной наукой» Богданова.

— Гегель для нас исторически в прошлом, а Богданов — в будущем. Диалектика годна в основном для ниспровержения капитализма с его непримиримыми противоречиями, а в организованном коммунистическом обществе их не будет. Отомрет, стало быть, и наука, исходящая из противоречий.

— Позволь! Как ты рассуждаешь? — удивился Пересветов. — Разве мировоззрение мы меняем по мере общественных надобностей? Разве не отражает оно объективные, от нас не зависящие законы природы?

Шандалов продолжал доказывать, что диалектику со временем сменит «организационная наука».

— Может быть, не совсем та, что у Богданова, но в основном он прав.

— Прав — против Маркса и Ленина?

— Что ты меня допрашиваешь: «против Ленина»! — вспылил Виктор. Когда ему возражали, он самолюбиво краснел. — Я говорю о будущем, в наше время противоречий хоть отбавляй. Потому и Ленин диалектик, а доживи Ленин до коммунизма, он сам создаст организационную науку похлеще богдановской.

— Да ведь нельзя же так рассматривать науку! — горячился Костя. — Пусть в ней много преходящего, наши знания всегда ограниченны. Но есть же в ней и такое, что «написано пером, не вырубишь топором»!.. Закон единства противоположностей действует не только в человеческом обществе, а всюду и везде. Какое дело солнечной системе или атомам и молекулам, что у людей сменится общественный строй? Да и само коммунистическое общество что же, по-твоему, остановится в своем развитии?

— Почему остановится?

— Да как же: противоречий не будет, значит — стоп? Ведь источник движения — противоречие!

— Что значит стоп? Ты примитивно рассуждаешь! Классовых противоречий не будет — будут другие, но их мы сможем планово преодолевать.

— Ага! Значит, противоречия все-таки будут? Даже с твоей собственной точки зрения не следовало бы швыряться диалектикой раньше времени!..

В первый раз друзья так резко разошлись. Но коммунизм при нэпе не казался проблемой завтрашнего дня, практического значения их разногласие пока что не приобретало.

— Я знаю, ты держишься общепринятых взглядов, — заметил Виктор, растягиваясь на Костиной койке с дымящейся трубкой и закладывая свободную руку за голову. — И не собираюсь тебя разубеждать. Но когда-нибудь ты со мной согласишься.

— Сомневаюсь, — улыбался Пересветов. — То есть даже не сомневаюсь, что не соглашусь.

— Ты не будешь оспаривать, что у нас после Ленина самый образованный теоретик — Бухарин, а он, насколько я знаю, склоняется именно к точке зрения о преходящей роли диалектики.

— Извини, пожалуйста, — довольно резким тоном возразил Костя, — Бухарин тут не авторитет, и нечего его ставить рядом с Лениным… Ученость не спасает от ошибок… Кому Ленин разъяснял разницу между эклектизмом и диалектикой на примере «стакана», помнишь? Бухарину…