Круча

Лучше и разнообразнее стали кормить в столовой. Вошли в постоянный обиход третьи блюда, компоты, кисели. Комендант кушаний не разносил, появилось несколько официанток в чистых передниках, скатерти стелились выстиранными и выглаженными. И лампочки светили ярче. В аудиториях самодельные длинные столы на козлах сменились крашеными, вполне приличными с виду.

К Мамеду приехала Фатима, маленькая, точно птичка, узкоглазая смуглянка. В коридорах она скользила неслышной тенью, опустив лицо. У Пересветовых полюбила слушать Олину игру, незаметно сидя в уголке, а у себя дома мурлыкала какие-то восточные напевы. Сандрик прозвал ее «Канареечкой». Оля помогла Мамеду устроить жену в одну из школ ликвидации неграмотности на Красной Пресне.

Плетнева заходила к Пересветовым теперь уже вдвоем со Степаном. С ним Костя раньше в домашней обстановке не встречался. Мрачноватый вид не мешал Кувшинникову быть внимательным и даже нежным супругом. Тася при нем становилась общительнее и уже не казалась Косте очкастым «синим чулком». Ее внешняя суховатость проистекала, как видно, из природной застенчивости. Словом, Пересветовы с Кувшинниковыми начинали дружить. Степан, впрочем, дружил и с Вейнтраубом, о философской эрудиции которого отзывался с почтением.

Костя досадовал на неприязнь между Олей и Виктором. На этот раз произошел неприятный мелкий случай. В воскресенье Пересветовы пошли в Музей изящных искусств вместе с Шандаловым. Осмотрев музей и выйдя из него, решили пройтись по тенистому Гоголевскому бульвару. У памятника Гоголю, на выходе к Арбатской площади, стоял уличный скрипач, лысый старик, перед ним лежали на земле коврик и кепка, в которую прохожие клали почти уже ничего не стоившие дензнаки.

— Что он играет? — спросил Олю Костя. — Что-то знакомое.

— Представь себе, из Девятой симфонии Бетховена.

Рядом продавец с кошелкой, наполненной раскрашенными деревянными матрешками, бойко кричал, показывая самую из них яркую:

— Вот она, вот она, в Москве работана!

На скамье расположилась торговка яблоками. Оля спросила у нее: «Почем?» — и, услышав цену, возразила:

— Дорого!

— Пойдем, — тронул Костю за рукав Виктор, хмурясь. — Ненавижу, когда торгуются.

Костя пожал плечами. Торговаться и он не любил и не умел, но не из-за принципа какого-нибудь. Эти частные торговки — им только волю дай, обдерут покупателя как липку. А Виктор еще добавил:

— Мещанством отдает. Лучше не купить, чем торговаться.

Пока Оля расплачивалась за купленные яблоки, они задержались возле крошечного ростом беспризорного мальчишки, одетого в лохмотья. С десяток прохожих смеялись, слушая, как он выкрикивает нараспев:

Когда жаниться буду я,
Всегда с потухшим взором,
Себе невесту я найду
В канаве под забором.
Й-ех! Надоела мине ета жизня,
Я ищу себе покой!..
Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет…

От яблока, предложенного Олей, Виктор отказался.

Глава третья

1

Вечером Константина позвали к коридорному телефону. Звонила Ольга: на Трехгорке неприятность. Она туда едет, а потом ночь дежурит в райкоме. Пусть он не беспокоится.

— Ты скажи, — встревожился Костя, — неужели стала?!.. Ты понимаешь вопрос? Стала?..

В эти месяцы были случаи конфликтов на некоторых фабриках. Помедлив, Оля ответила:

— Да. Смотри никому не проговорись. Слышишь?

— Не беспокойся. Может быть, я могу вам пригодиться? Ведь я же к вашему райкому прикреплен.

— Нет, людей здесь достаточно. Я думаю, все обойдется.

— Можно тебе ночью позвонить на дежурство?

— Лучше не нужно, Костик. Я тебе утром сама позвоню.

Утром она позвонила, что вернется домой к вечеру. На вопрос, все ли улажено, отвечала:

— Пока еще нет.

Позвонив мужу утром, Оля еще раз отправилась на Трехгорную мануфактуру. Вчера она была в общежитиях-казармах, говорила с Феней Лопатиной и другими работницами. Они ничего не знали вплоть до самого конфликта. По их словам, всю волынку «мужики завели». Какой-то Лазарев собрал «митинг», его же выбрали в «делегаты». Он будто бы сказал:

— Знаю, продадите меня, как Иисуса Христа!

Причины недовольства секрета не составляли: не у одних трехгорцев низкие заработки, а в падающей валюте так и почти на нет сходят. Но подбить рабочих на остановку фабрики могла лишь вражеская рука.

Приезжал секретарь райкома, приезжали из МК; пытались убедить, чтобы стали на работу, стыдили, что позорят они славное революционное прошлое Красной Пресни, — но в ответ раздавалось одно: «Долой, долой!» Своих коммунистов, из фабричной ячейки, и подавно не слушали. Среди тех, у кого в деревне свое крестьянское хозяйство — а таких на Трехгорке много, — кто-то ведет агитацию, чтобы «домой собирались».

Большинство работниц держалось в стороне от конфликта. «Бабы» на фабричный двор почти не показывались, сидели по казармам. Работу, однако, прекратили все.

— Мир так решил, — оправдывались по-крестьянски.