Круг

«Мы упрекаем детей в жестокости, — с беспредельно нарастающим бессилием думала Надежда Прохоровна, — но мы же столько лет возвышали жестокость в подвиг, если нам казалось, что она для пользы дела. Мы требуем от них сострадания, но разве мы не внушали всем, что жалость унижает, и не оправдывали беспощадность во имя великой цели?.. Прошлое мстит нам в наших детях…»

Она встала, прошлась по кабинету, из красной леечки полила цветы и глянула на себя в зеркало на стене. Лицо ее было землисто-серым, под глазами темнели пятна, а руки беспомощно висели вдоль тела…

17

…Возвратившись из больницы, Анатолий Алексеевич нашел Надежду Прохоровну в ее кабинете. После пережитого им волнения его поразило спокойствие директора школы. Она держалась, как всегда, величественно и по-прежнему царственно улыбалась. Нет, по внешнему виду он никогда не мог угадать, что на самом деле происходит с этим человеком. То ли новому директору школы не ведомы внутренние бури, то ли за внешним «все хорошо, ничего не случилось» спрятаны глубоко тревоги и сомнения?..

Надежда Прохоровна почувствовала его немые вопросы, или интуиция подсказала ей его мысли, но притча, еще одна притча, соответствующая моменту, как всегда, была уже наготове:

— В результате аварии девушка застыла в шоке с высоко поднятыми руками. Руки онемели, и ничто, казалось, не заставит их опуститься. И все же нашелся врач, который понял, как избавить девушку от недуга. Он вывел ее перед огромной аудиторией, заполненной студентами, попросил подняться на табурет, чтобы все ее видели. Рассказал о том, что с ней произошло, и… неожиданно резким движением задрал подол ее платья. Девушка вскрикнула и… опустила руки, чтобы придержать подол. Чувство стыда, совестливость, это же воспитывалось веками! Это стало инстинктом, цепью безусловных рефлексов… Мы нарушили эту цепь. Все безусловное мы превратили в условное, в условности… — Она замолчала, потупилась.

В наступившей тишине Анатолий Алексеевич услышал радио. Приемник на стене директорского кабинета никогда не выключался, вполголоса доносил он звуки внешнего мира.

Цып-цып-цып, мои цыплятки, —

пели звонкие и радостные голоса детского хора, —

Цып-цып-цып, мои касатки,Вы пушистые комочки,Мои будущие квочки…

А из сознания пробивались иные, ранящие душу голоса:

«Отец прав. Только он и прав. Нельзя жить без веры…»

«Зачем жить, если ничем не заниматься всерьез!..»

«Чему я должен служить — Идеалам или Добру?..»

«Я устал от трудностей. Я хочу жить легко. Петь и танцевать. Я же молодой!..»

«Это я Спящая красавица, позор семьи? Это они, они мой позор! Это они заснули, кто только их разбудит?!»

«Нельзя так зависеть от других людей. Нужно черпать силы в себе. Я верю только в свои силы!»

Анатолий Алексеевич провел рукой по лицу, точно хотел освободиться от тяготивших его раздумий. Надежда Прохоровна заметила это, сказала нерешительно:

— Медицина смелее нас. А педагогика консервативная наука. Она, похоже, бессильна перед быстро бегущим временем. Может, вам, молодым, удастся все лучше, чем нам?..

Ему показалось, что она еще раз таким вот образом настаивает на том, чтобы он взял на себя обязанности завуча школы. Виктория Петровна неожиданно для всех заявила, что ее больное сердце отказывается биться в унисон с новым, для нее непонятным, и собралась на пенсию.

Анатолию Алексеевичу не приходило в голову, что директор школы смотрит на него с надеждой, потому что в нем видит единственную возможность осуществить свои неосуществленные желания.

Молодой учитель не догадывался, что Надежда Прохоровна искренне надеется, что ему, идущему на смену, не придется, как ей, страдая, улыбаться торжественно, на всякий случай. И постоянно застегивать мундир на все пуговицы — от случайных взглядов, стремящихся проникнуть в больнуюдушу…

Они сидели рядом, и каждый думал о своем, но, по существу, оба они думали об одном и том же.

В институте, где Анатолий Алексеевич продолжал учиться в заочной аспирантуре, ему предложили написать диссертацию на тему: «Личность и коллектив в условиях реформы средней школы».

Новому времени нужны были новые идеи и новые люди. Он был молод. Но был ли он новым?..

Он не переставая размышлял о том, что в «новых», молодых, таких как он, и даже его учениках живет, и бог весть сколько будет жить, прошлое. И мечту его ничем не снять, не вытравить. Даже если очень постараться начать новую жизнь с понедельника…

Теперь больше чем когда-либо он нуждался в опоре, в поддержке матери, в ее трезвом и мудром взгляде на жизнь. Но ее уже не было.