Круг

— Ну, скажи, господин следователь, какой из меня бунтовщик? Я неученый, еле-еле могу расписаться, слово «прокламацы» даже не слыхал никогда раньше, не то чтобы раздавать, — убеждал Унур Эбат следователя и прокурора. Но own говорили: «Знаем, валяешь дурака».

А тюремный врач сказал:

— Си-му-ли-рует.

«Сколько же я сижу? — стал соображать Унур Эбат, — Кажется-то, очень долго — чуть ли не год. Дайка посчитаю… Нет, выходит, я тут немного больше, чем полгода. Тяжело сидеть День за неделю кажется. И долго ли еще придется жить в этой конюшне? Один арестант рассказывал, что этот корпус переделали из конюшни. Когда в первый раз привели на тюремный двор, я тоже подумал, что это хлев или конюшня».

Две камеры в этой тюрьме-конюшне большие — общие, остальные — одиночки: пять шагов в длину, четыре в ширину, но там тоже напихано по нескольку человек. «Три месяца в такой камере в прошлом году высидел, от вшей и клопов с ума не сошел. В матраце не солома — одна труха. Маленькое окошко под самым потолком. Как-то захотел выглянуть в окошко, полез на стол, тут же открылся «глазок» в двери, надзиратель рявкнул: «Нельзя!» А так хочется взглянуть на белый свет! На воле кажется, что вокруг нет ничего хорошего, а как посидишь тут, поймешь, до чего же хорош ты, белый свет! Первые две нетели в тюрьме — так-сяк. Но чем дольше сидишь, тем труднее становится, просто невыносимо, на всю жизнь, наверное, запомнится».

Мысли Унура Эбата прервал разговор соседей. Русский, с бегающими, как серые мыши, глазами, снова рассказывал анекдоты: хочешь не хочешь слушать, в уши назойливо лезет:

— Подходит солдат к офицеру и говорит:

«Ваше блатородие, я вчера пьяный был…»

«Ты и сейчас пьяный!»

Рассказчик тут же засмеялся, хотя из слушателей не засмеялся ни один. Тогда он рассказал другой анекдот:

— Пьяный матрос ползет на четвереньках.

Офицер спрашивает:

«Что ты делаешь?»

«Разве не видишь: сильная буря — я бросил якорь, теперь ищу, куда задевался…»

В соседней камере кто-то запел:

Зачитал он приговорчик:

Двадцать пулей ему дать.

Девятнадцать пуль летели,

Все летели в облака,

А двадцатая, злодейка,

Близко к сердцу подлегла.

Тут я мигом повалился…

«Эх, — подумал Унур Эбат, — пристрелили бы, тут и конец, не пришлось бы больше мучиться… Ну и надоел же этот с анекдотами…»

В камере темно. Однажды во время драки в камере разбили лампу, а новую не дают. Свет в камеру проникает только тогда, когда открывается «глазок» в двери. Даже лунному свету не проникнуть сюда: мешает толстая решетка на окне и стена высокого тюремного корпуса напротив. Но Унур Эбат уже привык и к темноте, и к вони параши. Долгое, томительное ожидание приговора, многочисленные допросы, когда сутками не давали спать… По сравнению с этим вонь и тьма мало значили. Их уже Эбат не замечал так же, как не замечал ссор, споров, шуток и издевок друг над другом его сокамерников.

Ему хотелось бы рассказать кому-нибудь о том человеке, которого он отвозил в Изганы и который доверил ему отнести в один дом какие-то бумаги. Но кому тут расскажешь? В камере разные люди — и политические, и уголовные — напиханы без разбору, хотя по закону это запрещено.

Однажды — это было еще осенью — во время прогулки в тюремном дворе Унур Эбат увидел Яика Ардаша. Эбат очень обрадовался неожиданной встрече с односельчанами, но тут же расстроился, подумав, что им вряд ли удастся перекинуться хоть парой слов. Заключенные шагали в затылок друг другу, и надзиратели зорко следили, чтобы они не останавливались, не наклонялись к земле, не переходили со своего места в строю на другое и не переговаривались. Вдруг глаза Ардаша встретились с глазами Эбата. Пройдя круг, Ардаш остановился, наклонился и снял с ноги обувку, делая вид, что вытряхивает песок, потом, подняв босую ногу, притворился, что ищет занозу в ступне.

— Не останавливаться! — рявкнул надзиратель.

— Идти не могу, господин надзиратель, сапог худой, попало что-то, — сказал Яик Ардаш, не спеша обулся и, дождавшись, когда с ним поравняется Эбат, встал в строй.

— Ступай на свое место! — приказал надзиратель.

Но Ардаш все же успел спросить:

— Какая статья?

— Жду сто двадцать девятую, — тихо ответил Эбат по-марийски, — да боюсь, закатят на всю железку.

Надзиратель закричал:

— Прекратить разговоры!

— Не бойся, браток Эбат, стой крепко!

— Ты-то как?

Яик Ардаш не успел ответить. Надзиратель, стоявший в центре круга, крикнул:

— Яиков, на три дня останешься без прогулки. Уведите его в камеру.

Подскочили надзиратели и Ардаша тут же увели.

«Эх, поговорить не пришлось, — горевал Унур Эбат. — Таких людей, как Яик Ардаш, на свете, наверное, немного. Придется ли снова когда-нибудь встретиться с ним? Ардаш, Ардаш, знаешь ли ты, что все. о чем ты рассказывал, вернувшись с завода, осталось у меня в сердце…»

Когда человек в тюрьме, когда он терпит лишения и не видит впереди никакого просвета, он падает духом. В такое время доброе слово, самая незначительная помощь, даже простая записочка может его поддержать, поднять настроение, внушить надежду.