Круг чтения. Афоризмы и наставления

– Не то что раз, чуть не два раза объехали.

Она как будто раздумывала, припоминая что-то.

– Я чай, много встречали кораблей? – сказала она.

– А то как же?

– Не попадалась вам «Богородица Ветров»? Такой корабль есть. Он удивился, что она назвала его корабль, и вздумал пошутить.

– Как же, на прошлой неделе встретили.

– Правду, в самом деле? – спросила она и побледнела.

– Правду.

– Не врешь?

– Ей-богу, – побожился он.

– Ну а не видал ты там Селестина Дюкло? – спросила она.

– Селестина Дюкло? – повторил он и удивился, и испугался даже. Откуда могла она знать его имя?

– А его разве знаешь? – спросил он. Видно было, что и она чего-то испугалась.

– Нет, не я, а женщина тут одна его знает.

– Какая женщина? Из этого дома?

– Нет, тут поблизости.

– Где же поблизости?

– Да недалеко.

– Кто же она такая?

– Да просто женщина, такая же, как я.

– А зачем же он ей нужен?

– Почему же я знаю. Может, землячка его. – Они пытливо смотрели прямо в глаза друг другу.

– Хотелось бы мне повидаться с этой женщиной, – сказал он.

– А зачем? Сказать что хочешь?

– Сказать…

– Что сказать?

– Сказать, что видел Селестина Дюкло.

– А ты видел Селестина Дюкло? И жив он и здоров?

– Здоров. А что?

Она замолчала, опять собираясь с мыслями, и потом тихо сказала:

– А куда же идет «Богородица Ветров»?

– Куда? В Марсель.

– Правду?! – вскрикнула она.

– Правду.

– И ты знаешь Дюкло?

– Да ведь сказал, что знаю.

Она подумала.

– Так, так. Это хорошо, – тихонько сказала она.

– Да зачем он тебе?

– А коли увидишь его, ты ему скажи… Нет, не надо.

– Да что?

– Нет, ничего.

Он смотрел на нее и тревожился все больше и больше.

– Да ты-то знаешь его? – спросил он.

– Нет, не знаю.

– Так зачем же он тебе?

Она, не отвечая, вдруг вскочила, побежала к конторке, за которой сидела хозяйка, взяла лимон, разрезала его, надавила соку в стакан, потом налила туда воды и подала Селестину.

– На, выпей-ка, – сказала она и села, как и прежде сидела, ему на колени.

– Это зачем? – спросил он, взяв от нее стакан.

– Чтобы хмель прошел. Потом скажу. Пей.

Он выпил и утер рукавом губы.

– Ну, говори, я слушаю.

– Даты не скажешь ему, что меня видел? Не скажешь, от кого слышал то, что скажу?

– Ну, хорошо, не скажу.

– Побожись!

Он побожился.

– Ей-богу?

– Ей-богу.

– Так ты ему скажи, что его отец умер и мать померла, брат тоже помер. Горячка была. В один месяц все трое померли.

Дюкло почувствовал, что вся кровь его стеснилась у сердца. Несколько минут просидел он молча, не зная, что сказать, потом выговорил:

– И ты верно знаешь?

– Верно.

– Кто ж тебе сказал?

Она положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза.

– Побожись, что не разболтаешь.

– Ну, побожился: ей-богу.

– Я сестра ему.

– Франсуаза! – вскрикнул он.

Она пристально посмотрела на него и тихо-тихо пошевелила губами, почти не выпуская слов.

– Так это ты – Селестин!

Они не шевелились, замерли, как были, смотрели в глаза друг другу.

А вокруг них остальные орали пьяными голосами. Звон стаканов, стук ладонями и каблуками и пронзительный визг женщин перемешивались с гамом песен.

– Как же это так? – тихо, так тихо, что даже она едва-едва разобрала его слова, проговорил он. Глаза ее вдруг налились слезами.

– Да так, померли. Все трое в один месяц, – продолжала она. – Что ж мне было делать? Осталась я одна. В аптеку, да к доктору, за похороны троих… продала, что было, вещей, расплатилась и осталась, в чем была. Поступила в прислуги к барину Кашо, – помнишь, хромой такой. Мне только что пятнадцать лет минуло; мне ведь и четырнадцати еще не было, когда ты-то уехал. С ним согрешила… Дура ведь наша сестра. Потом в няньки поступила к нотариусу. Он тоже. Сначала взял на содержание, жила на квартире. Да недолго. Бросил он меня, я три дня не евши жила, никто не берет, и поступила вот сюда, как и прочие.

Она говорила, и слезы ручьем текли у ней из глаз, из носа, мочили щеки и вливались в рот.

– Что ж это мы наделали? – проговорил он.

– Я думала, и ты тоже умер, – сказала она сквозь слезы. – Разве это от меня? – прошептала она.

– Как же ты меня не узнала? – также шепотом сказал он.

– Я не знаю, я не виновата, – продолжала она и еще пуще заплакала.

– Разве я мог узнать тебя? Разве ты такая была, когда я уехал? Ты-то как не узнала?

Она с отчаянием махнула рукой.

– Ах! Я их столько, этих мужчин, вижу, что они мне все на одно лицо.

Сердце его сжималось так больно и так сильно, что ему хотелось кричать и реветь, как маленькому мальчику, когда его бьют.

Он поднялся, отстранил ее от себя и, схватив своими большими матросскими лапами ее голову, пристально стал вглядываться в ее лицо.

Мало-помалу он узнал в ней, наконец, ту маленькую, тоненькую и веселенькую девочку, которую он оставил дома с теми, кому она закрыла глаза.

– Да, ты Франсуаза! Сестра! – проговорил он. И вдруг рыдания, тяжелые рыдания мужчины, похожие на икоту пьяницы, поднялись в его горле. Он отпустил ее голову, ударил по столу так, что стаканы опрокинулись и разлетелись вдребезги, и закричал диким голосом.

Товарищи его обратились к нему и уставились на него.