Круг иных (The Society of Others)

Два старика и две старухи: две скрипки, альт и виолончель. Компания как специально подобранная: одна музыкантша крупная, другая – миниатюрная, мужчины такие же. Здоровяк чем-то напоминает генерала де Голля, а тот, что поменьше, смахивает на садового гнома. Сейчас меня заметят. Я отираю мокрые щеки, а сам диву даюсь, как эти сморщенные трюфели сумели создать музыку, трогающую до слез. Это сочинение, которого мне не доводилось слышать в сознательном возрасте, лишенное четкой формы и мелодии, внушило истинный трепет. Такое чувство, что настоящую музыку я познал только теперь. Это очевидно. Раньше я поглощал звуки как удобоваримую пищу, заранее выбирая мотив в зависимости от настроения – по такому принципу детишки соглашаются есть только то, что они уже пробовали раньше. Никогда еще мне не доводилось окунаться в произведение, доверяясь внешним факторам. Впрочем, в такие ситуации я тоже не попадал. Потеря жизненных ориентиров вкупе с физическим дискомфортом и страхом перед завтрашним днем очень способствуют восприятию прекрасного. Рекомендую.

Я пробуждаюсь. Что-то внутри меня, о чем я даже не догадывался, теперь потягивается, дрожит и развертывает крылья. И как мне ни хотелось под кров, в теплые объятия сна, я бодрствую.

Садовый гном откладывает виолончель и обращается ко мне. Похоже, он со мной здоровается.

– Добрый вечер, – отвечаю по-английски.

Разумеется, такого они не ожидали. У всех удивленные лица: меня пристально рассматривают. Считается, что в свете живого огня внешность выигрывает, но к старческим лицам это правило неприменимо: колеблющееся пламя еще больше углубляет морщины.

– Вы англичанин?

Виолончелист знает мой родной язык.

– Да.

Он поднимает правую руку, словно дает благословение.

– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля! Хорошо проснуться в Англии и увидеть, встав с постели, влажные ветви на вязах и кленах…»*

* Р. Браунинг «Дом – мысли из зарубежья». Пер. С. Я. Маршака.

Очередной поклонник поэзии. Что творится с этой страной? Можно подумать, местных жителей в принудительном порядке заставляют учить наизусть английские стихи.

– Точно, – говорю я.

– Вы гостите в нашей стране?

Не отрицаю. Добрые глаза старика задерживаются на ссадине на моем лице и окровавленном ухе. Гном спрашивает, где я остановился, и я решаю слукавить, чтобы не шокировать почтенных людей.

– В отеле «Бристоль». – И, пока не зашла речь о цели моего пребывания, чего я никак не смогу объяснить, добавляю: – А что вы играли?

– Это Шостакович, – говорит виолончелист. – Восьмой струнный квартет. Он посвящен жертвам войны.

– Очень красиво звучит в вашем исполнении.

– Спасибо, но мы всего лишь любители. Готовимся к музыкальному фестивалю.

– Вот как? Интересно.

Ловлю себя на мысли, что неплохо бы узнать, где именно состоится фестиваль. Случаем, не поблизости от границы?

– Непременно приходите, – кивает виолончелист, окидывая меня любопытным взглядом.

На старике черная водолазка с высоким, плотно облегающим горлом, и кажется, что лысая голова, не наделенная телом, самостоятельно парит в пространстве.

– Боюсь, у меня не остается времени.

– Фестиваль уже завтра. Или вы уезжаете?

– Да. – Приходит в голову, что моей интонации недостает твердости, особенно если я говорю о собственных планах. – По крайней мере надеюсь завтра уехать.

Все четверо на меня как-то странно воззрились, словно подозревая что-то неладное. Потом принялись убирать инструменты и складывать пюпитры, больше ни о чем меня не спрашивая. Я ненадолго привлек их внимание, они узнали все, что хотели знать, больше я их не интересую. Времени у меня минуты три – потом старики задуют свечи и уйдут. Сложность состоит в том, что если я попрошу их о помощи, придется обнаружить свой нелегальный статус. Что, если меня тут же выдадут властям? С какой стати эти люди должны идти на риск ради какого-то чужестранца? И все-таки в лице виолончелиста есть нечто, располагающее к доверию: у него дружелюбный взгляд.

– У меня появились некоторые сложности, связанные с отъездом, – начинаю я, старательно подбирая слова. – Возможно, я пробуду здесь еще несколько дней.

«Генерал де Голль» кривится и с горечью говорит:

– Какие у вас могут быть сложности? Показываете паспорт и едете, куда вам угодно. В Лондон, Париж, Нью-Йорк.

– Для начала неплохо бы перебраться через границу.

На более прозрачный намек я бы не решился, но музыканты все равно не поняли.

– Я прожил на этом свете семьдесят лет, – проворчал «де Голль», – и ни разу не был по ту сторону границы. Ни разу. А ведь в молодости мечтал о Париже. Что ж, на то воля Божья.

Он бросает на меня тяжелый взгляд: счел неблагодарным слушателем.

– Счастливо добраться, – говорит маленький виолончелист.

Щелкают замки на чехлах; подхватив инструменты и кивнув на прощание, квартет гуськом удаляется во мрак. Я не пытаюсь их задержать. Захлопнулась входная дверь: музыканты ушли. Четыре свечи так и горят – видимо, их не затушили из-за того, что я остался. И что прикажете здесь делать одному, в чужой церкви? Молиться?