Круг обреченных

— На шесть. Знаешь что, лопай яичницу и пойдем погуляем. Погода сказочная. И воскресенье к тому же. День все равно пропащий.

Глава 12 «КРЕСТЫ» И КАНАЛЫ

Они брели по песчаному пляжу Петропавловки. Все их совместные прогулки неизменно приводили сюда, к месту, где все началось. Это место было своего рода их исповедальней. Витюша кинул на песок прихваченное из дома одеяло.

— Ну, садись и рассказывай.

— Не знаю, с чего и начать.

— Начинай с начала.

— Если с начала, то так: сижу в консультации, отбываю присутственные часы и вдруг телефонный звонок. Звонит женщина: Елена Андреевна, защитите моего сына. Сын обвиняется в убийстве.

— Почему она тебе звонит? Ты у нас вроде еще не Плевако.

— Объясняю. Сын — он же Чернов Леонид Никандрович, он же муж Котькиной воспитательницы Светланы Николаевны. И он же вдовец, потому что Светлана умерла в результате той вспышки, когда заболел и наш Котька. На меня же ее вывел кто-то из родителей. Если нужен адвокат — его обычно ищут среди знакомых, которые имели дело с адвокатами. У этой семьи подобных знакомых нет. Так что я, можно сказать, подвернулась им под руку.

— Ценю твою самокритичность.

— Я тоже. Так вот, со слов матери, Татьяны Борисовны, ее сын очень тяжело переживал смерть жены.

— Я бы твою смерть тоже тяжело переживал, — глупо вставил Витюша.

— Спасибо, родной. А потом утешился бы с пастушками.

— Не трогай пастушек, это святое, — откликнулся Галкин. — Пастушки свыше нам даны, замена счастию они.

— Я тебя убью сейчас же, если ты не перестанешь паясничать, — рявкнула на него Елена.

— Молчу. Но ты начала первая.

— Я была вчера в «Крестах». Разговаривала с подзащитным.

— Ты была в тюрьме?

— А что? У меня, между прочим, на юрфаке следовательская практика была.

— И как тебе «Кресты»?

Лена пожала плечами:

— «Кресты» как «Кресты». Не «Лефортово», конечно. Но и не хуже «Бутырки». На входе ошмонали, на выходе тоже. Все как положено.

— О боже! — воздел руки Галкин.

— Ты будешь слушать или нет?

— Я весь внимание!

* * *

Елена сидела на привинченном стуле. Лязгнула железная дверь, в комнату ввели невысокого щуплого молодого мужчину. Лицо его переливалось многоцветием разной давности кровоподтеков. Чернов сел на свободный стул. Конвоир вышел, оставив адвоката наедине с подзащитным.

Разговор не клеился. Чернов был зажат, угрюм, смотрел в пол и тер глаза каким-то однообразно нервным движением левой руки.

— Леонид Никандрович, вам не дают спать? Вас избивают? — спросила Калинина.

Ленчик вскинул на нее воспаленные глаза:

— Ага, не дают! Я сам боюсь хоть на минуту заснуть. В камере пятнадцать человек, уголовники. Только глаза прикроешь, какая-нибудь сволочь уже подбирается. Они меня «опустить» хотят, избивают. Только я не дамся. Пусть лучше удавят!

Лена спокойно произнесла:

— Что ж, СИЗО — не санаторий. Давайте думать, как вас вызволять. Я подам ходатайство об изменении меры пресечения, но, честно говоря, не думаю, что его удовлетворят. Статью вам инкриминируют не самую безобидную, как вы понимаете. Леонид Никандрович, расскажите, пожалуйста, об обстоятельствах убийства.

Ленчик дернулся, словно она произнесла что-то совсем непереносимое для его слуха, но потом начал рассказывать, с трудом подбирая слова.

— Вы говорите, что действовали в порядке самообороны. Но на теле убитого зафиксировано семь ножевых ранений. Не многовато ли?

— А откуда я знаю, сколько надо? — вскричал Ленчик. — Я в первый раз нож на человека поднял. Они меня не били, а убивали, понимаете? Один так и крикнул: мы, мол, тебя убиваем. Что мне было делать? Я поднял нож, закричал: не подходите, убью! А он снова попер. Здоровенный амбал. Я его саданул, а он стоит. Я и не помню, сколько раз ударил.

— Откуда у вас нож?

— Привычка. На трассах всякое случается. Бандитов немерено. Но такого со мной ни в одном рейсе не было. А нож… Я ведь не Шварценеггер, не каратист, чтобы кулаками отмахиваться. Вот и вожу в машине средство самообороны.

— Это средство самообороны тянет на два года. Хотя на фоне возможной смертной казни это, конечно, ерунда.

— Смертной казни? — побледнел Ленчик.

— Да. Статья сто пять, часть вторая, пункт "д": убийство, совершенное с особой жестокостью, наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным заключением, — на память процитировала Елена. — А вам вполне могут вменить «особую жестокость».

Ленчик подавленно молчал.

— Почему на вас напали? У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? Почему именно на вас?

— Откуда вас мать нашла? — вместо ответа спросил Чернов.

— Вы не знаете? Через общих знакомых. Ваша покойная жена была воспитательницей моего сына.

Ленчик поднял глаза. По лицу его поползли красные пятна.

— Ваш сын болел? Когда Света умерла?

— Да. К счастью, не тяжело. Я очень сочувствую вашему горю…

— Вот! Куча народу переболела, воспитательницы в больницах, Света умерла, а никому нет никакого дела! А я знаю…

И Ленчик торопливо начал пересказывать все, что передумал и предпринимал за время, прошедшее после смерти жены.