Круг перемен

С тех пор как умер батюшка, управляющий Коломыйкин величал её только по имени-отчеству и всем дворовым велел не вздумать по старой памяти назвать её барышней или, упаси Бог, Марфенькой. Она теперь всему отцовскому богатству голова, ей почёт и уважение как купчихе первой гильдии. Сам Коломыйкин был назначен батюшкой душеприказчиком, крепко держа в руках бразды правления имуществом движимым и недвижимым. Из всего богатства своей Марфа считала лишь резвую лошадку Зорьку, запряжённую в рессорный экипаж английской работы.

Зорьку тятя купил на большой ярмарке, чтоб угодить дочери к шестнадцатилетию. Каурая тонконогая лошадка была так хороша, что нянька Лукинична не удержалась от восторга:

– Ай да красавица! Такую да в приданое – цены не будет! – Под суровым взглядом Афиногена Порфирьевича нянька осеклась, ровно жжёный блин со сковороды проглотила, потому что в доме Беловодовых о приданом не упоминают, точно так же, как в доме больного не принято говорить о покойниках. Хотя женихов вокруг Беловодовых крутилось можно зерновой лопатой грести (а то как же при таком-то богачестве!), Марфа с малолетства знала, что замужем ей не бывать, потому как сватаются к ней только ради приданого.

– Никому тебя не отдам, убогую. На беловодовскую казну охотников много, но только тебе с таким мужем не жизнь: капитал промотает, тебя в камору замкнёт, а сам с какой-нибудь бабой жировать будет на мои кровные денежки. Запомни, Марфушка: помру – всё тебе оставлю, Коломыйкин приглядит за порядком не хуже цепного пса. Ты его не обижай, он верный мужик, ты за ним как за каменной стеной будешь, – много раз говаривал тятя, тяжёлой рукой оглаживая дочь по голове.

Пальцы у тяти были толстые, тёплые и слабо пахли душистым мылом, что варили на собственной мыловарне. Работницы заворачивали каждый брусочек в вощёную бумагу, перевязывали красной ниткой и клеили тиснёную печать в знак отменного качества.

Кроме мыловарни, купец Беловодов владел стекольным заводиком, который выпускал стаканы и бутылки мутного зеленоватого стекла. Маленькая Марфушка любила играть оплавленными стёклышками, похожими на подтаявший лёд. Наезжая с проверкой на завод, тятя обязательно набирал для неё гостинцев, а однажды привёз стеклянного петуха с красной бородкой и пёстрыми крыльями. Упакованный в деревянную стружку петух загодя отправился в новый загородный дом, туда, куда сейчас ехала и она сама.

– Марфа Афиногеновна, тут всего двадцать вёрст. И не заметим, как долетим, – успокаивающе произнёс Коломыйкин.

Он улыбнулся краешками рта, и его лицо, изрезанное морщинами, слово бы ожило от такой малости. Коломыйкин помог Марфе забраться в экипаж и уселся рядом.

– Вы уж не серчайте на батюшку, он хотел как лучше. Чтобы городским кумушкам повода для сплетен не давать. Сами знаете, каковы бывают злые языки.

Не отвечая, Марфа кивнула: конечно, она знала! Она всё про себя знала и понимала. То, что она не такая, как все остальные дети, осознала годам к пяти, тогда ещё была жива матушка. Та любила привечать всяких странников и даже построила для них странноприимный домик в конце улицы, у реки. Хотя в господский дом странникам ходу не давали, иногда они просачивались во двор, чем гневили хозяина, который считал их побирушками и лентяями.

…В тот день Марфушка возилась на крыльце с куклами. Накануне тятя подарил ей новую «дочку», да не одну, а с целой коробкой нарядов. А там… Платья, юбки, бусы, туфельки, щётки! Были даже игрушечное зеркальце и совсем маленькая куколка – кукла для куклы. Марфуша усаживала куклу пить чай, когда вдруг откуда-то из-под руки высунулась сморщенная старушечья мордочка и глянула ей в лицо.

– Ой, милая! Да ты никак порченая? Така страшненькая! Да никто тебя с заячьей губой замуж-то не возьмёт! Никто не позарится. Бедная ты бедная! Добреду до Лавры Киевской, помолюсь, чтобы тебя поскорее Господь прибрал.

Марфушка не поняла, что непонятные старухины причитания относятся к ней. Она стянула куклу с кукольного стула, прикрыла её своим телом, чтобы старухе не вздумалось отнять её новенькое сокровище, и заревела в голос:

– Мама! Мама!

На Марфушкин истошный крик из дому выскочила простоволосая няня, прибежала мама, из окна высунулась горничная Маруся. Няня стащила старуху с крыльца и погнала взашей короткими злыми толчками:

– Кыш, ведьма проклятая! Ишь что удумала – ребёнка пугать!

Марфе запомнилось мамино лицо, серое, как льняные холстины, что бабы сперва бучат[3], а потом отбеливают на снегу по весне.

И то, как старательно мама отводила глаза в сторону на вопрос о заячьей губе.

Поздно вечером, при свете лампады, Марфушка догадалась посмотреть на себя в кукольное зеркальце, потому что единственное зеркало в доме висело очень высоко, куда Марфушка не могла дотянуться. Кукольное зеркальце сначала отразило круглые любопытные глаза, потом нос, перекошенный на одну сторону, и затем…