Круг замкнулся

Но квартиру не сдали. Ее даже не отремонтировали, как обещал домовладелец. Она оставалась ничьей и одновременно местом странных сборищ, на которые являлись какие-то загадочные люди. Для Мунира наступили неспокойные, страшноватые времена. Куда подевался Бенжамен? Если он и взял с собой мобильник, то так его и не подключил. Звонили его родители с расспросами, но Мунир не смог им что-либо сообщить. А наверху по ночам раздавались шаги и голоса, машины и мотоциклы подъезжали к калитке во тьме, когда все приличные люди уже легли спать. Однажды, в три часа утра, сверху донесся шум драки, и Мунир не сомневался, что слышал женский крик, который и пробудил его от глубокого сна. И с тех пор Мунир почти каждую ночь не смыкал глаз, настороженно прислушиваясь к звукам и шорохам, а сердце у него громко стучало. Когда ему надоедало лежать, пялясь в потолок и напряженно размышляя, что могло приключиться с его другом и какой такой нечестивый бизнес затеял домовладелец в своих угодьях, Мунир включал радио, настроенное на «Международную службу новостей». Радио только добавляло ему беспокойства. Новости становились все хуже и хуже. Британское правительство, похоже, только и делало, что пресмыкалось перед президентом Бушем, поддакивая его воинственной риторике. Войска продолжали отправлять в Залив, готовя вторжение. Раз в неделю Мунир непременно ходил на салят альджамаат,[30] но теперь он часто вставал посреди ночи и молился в гостевой спальне, где исключительно с этой целью постелил коврик. В дуа[31] он просил Аллаха смилостивиться над людьми и не ввергать их в ужасную войну. Он произносил молитвы вслух, и когда слова, срываясь с губ, стихали, так никем и не услышанные, Мунир, лишившись друга, чувствовал себя бесконечно одиноким в бирмингемской ночи.

Мунир знал, что он не единственный, кто возражает против войны. Да что там, большинство британцев было на его стороне. Его немного утешили огромные митинги, состоявшиеся 15 февраля в каждом крупном городе. Он стоял плечом к плечу со своими согражданами, внимал зажигательным речам, хлопал, громко выражал свое согласие, а когда после митинга пришел домой и включил телевизор Бенжамена, то увидел, что в лондонском Гайд-парке собралось еще больше народу, прямо-таки безбрежная толпа. Но в глубине души он понимал, что премьер-министр не прислушается к этим протестам. Начавшийся процесс уже нельзя было остановить. История — чей конец за десять с лишним лет до крушения коммунизма был объявлен некоторыми философами, явно преждевременно, — медленно взбухала, чтобы превратиться в безжалостную гремучую реку, готовую выйти из берегов, и Мунир опасался, что этот поток подхватит миллионы людей и понесет их к неведомым испытаниям, которые они не в состоянии предотвратить.

В дом с наступлением темноты продолжали являться чужие люди, над головой гремели их шаги, когда они, тяжело ступая, поднимались или спускались по лестнице. Мунир раздумывал, не позвонить ли в полицию, но он ничего толком не знал о ночных посетителях и полагал, что в полиции от него отмахнутся. Но что-то ведь нужно было делать. Он поставил стул у окна гостиной, где теперь и просиживал вечерами, одним глазом глядя в телевизор, а другим на улицу. Ему было грустно. Ведь подглядывать в окно за прохожими — удел стариков; Мунир чувствовал себя очень старым.

* * *

Однажды вечером, примерно через неделю после февральских мирных маршей, город накрыл густой туман. Мунир, сидевший у окна и периодически подглядывавший в щелку между занавесками, не мог различить даже садовую калитку, находившуюся всего в пяти-шести ярдах от входной двери. Однако с улицы отчетливо доносился звук шагов. Кто-то уже минут пять топтался у дома. У топтуна была странная походка, спотыкающаяся, неровная. Возможно, это был не один человек, хотя голосов не было слышно. В конце концов Мунир решил выйти на разведку. Сняв с вешалки складной зонт — довольно увесистый и способный сыграть роль оружия, — он ступил в зимнюю промозглую мглу.

Вокруг янтарных уличных фонарей спиралью вился туман. Мунир обитал на тихой улице, вечером здесь даже машины не ездили, особенно в такую непогоду, и стоило Муниру закрыть за собой дверь, как он услыхал, что незнакомец, болтавшийся около дома, повернулся и пошел прочь. Мунир подбежал к калитке, напряг слух. Удалялся незнакомец торопливо, но казалось, что шагал он с трудом и словно прихрамывая. Вскоре звук шагов стих, невидимка пропал.

Этим Мунир не удовлетворился. Он решил немного покараулить у калитки. Вышел на улицу и присел на низкую ограду, отделявшую клочок его сада от тротуара. Кирпичная кладка заледенела; холод пронзил Мунира сквозь тонкую саржу штанов и растекся по ягодицам. «Так и геморрой заработать недолго», — подумал он, однако спустя немного времени привык к холоду и остался сидеть, слегка дрожа, но все же с удовольствием вдыхая сырой свежий воздух. Мунир имел привычку слишком сильно топить в гостиной и только сейчас понял, насколько душно у него в доме.

Вскоре он опять услышал шаги.