Кругами рая

– Вы не понимаете. Заболоцкий был уверен, что сущность не умирает вместе с организмом. Потому и готов был превратиться не обязательно в луч, в цветок, например.

– Красиво, но все равно бессмысленно.

– А вы хотели бы переселиться в иной мир со своими орехами, керамической кошечкой, Шубертом и сменой белья?

– Со своими чувствами и представлениями. Это ведь не смена белья? А если я буду уже не совсем я, то это не бессмертие, а какой-то бартерный обмен. Меняю себя на право жить в виде цветка.

– Вы только послушайте:

Я умирал не раз.

О, сколько мертвых тел

Я отделил от собственного тела!

Нет, лучше вот это:

И я, живой, скитался над полями,

Входил без страха в лес,

И мысли мертвецов прозрачными столбами

Вокруг меня вставали до небес.

И голос Пушкина был над листвою слышен,

И птицы Хлебникова пели у воды.

И встретил камень я. Был камень неподвижен,

И проступал в нем лик Сковороды!

Неужели вы думаете, что поэзия просто врет, а все поэты – сумасшедшие? Наука требует проверки опытом, но разве то, что тысячи поколений воспринимают в искусстве как присутствие высшей реальности, не та же проверка опытом?

ГМ чувствовал, что говорит заученно и сам впервые не вполне доверяет тому, что говорит.

Калещук однажды, как всегда подвыпивши, убеждал его, что музыка, поэзия, вообще искусство – только индивидуальный обмен массовыми иллюзиями. Ценности искусства, в таком случае, ничем не отличались от ценности денег, которая и существовала только благодаря условиям договора, соглашения. ГМ тогда сильно на него рассердился. А сейчас подумал: стопроцентная жажда бессмертия разве может гарантировать хоть один процент бессмертия реального? И возможно, художник чем глубже погружается в индивидуальный опыт, тем больше попадает на общее? И во всяком случае ГМ был недоволен тем, что взял для примера Заболоцкого, которому всегда втайне не доверял.

Таня молчала. После яркого дня или, напротив, после выхода из темноты в светлый, с серыми тенями вечер перед глазами роился мелкий оптический снежок и исчезал, не долетая до земли.

– Как он умер? – спросила Таня.

– В ванной, во время бритья.

– Порезался?! – Это был испуг. При всем скептицизме она ждала, видимо, финала более значительного.

– Сердце. В последние годы Заболоцкий много пил. Правда, только сухое, «Телиани», но зато сразу по несколько бутылок.

– Странный алкоголик.

– На его столе остался листок бумаги, там были намечены два пункта. В первом написано: «Пастухи, животные, ангелы».

– А во втором? – поспешно спросила Таня.

– Второй он заполнить не успел.

* * *

ГМ уже несколько раз проводил Таню до ее дома, но всякий раз они молча проходили парадную и шли на новый круг. Признаваясь или не признаваясь себе в этом, они боялись остановиться, как будто остановка требовала решения, к которому оба были не готовы.

Внезапно солдат в расстегнутой гимнастерке бросил тяжелые руки на грудь ГМ, чуть не сбив его, и попытался заглянуть в глаза. Лицо солдата было измято, как будто забылся он сном под открытым небом да вот только проснулся.

– Батя, скажи, где-нибудь в этом городе дают дышать?

До этого с тем же вопросом и, видимо, безуспешно он обращался к водосточной трубе, которую обнимал.

Профессор мягко снял руки солдатика с груди и, как мог, крепко сжал их.

– У каланчи я видел патруль. Минут через пять они будут здесь, – сказал он. – Надо принимать меры.

– А-а! – махнул малиновой, привыкшей к ветру рукой парень. – Дай тогда закурить.

Пока ГМ вытряхивал из пачки сигареты, он довольно ловко застегнул гимнастерку, проверил на голове мягкий ежик, пилотку за ремнем, потом прикрыл пальцами табачный штабелек в ладони и, сказав: «Ты – человек. Спасибо», – исчез в кафе.

ГМ представил голубые, мамины скорее всего, глаза солдатика и подумал, что, если патруль решит проверить

кафе, его непременно заберут. Он даже шагнул было в темный проем двери, но передумал. Сам сообразит переждать в туалете, нет, друзья подскажут или… воля его.

– Как он меня напугал! – сказала Таня.

– Напрасно. Симпатичный мальчик. Только несчастный.

Профессору среди студентов встречался такой слабовольный, горячный тип юношей. Обычно они были смекалисты, но неглубоки умом. Импульсивную жизнерадостность нередко сменяла депрессия. В разговоре торопились, жадно меняли увлечения, споткнувшись на чем-нибудь, тут же бросались искать ответы у философии и если начинали пить, то сгорали мгновенно. Непрочный голубой цвет быстро блекнул, губы складывались в обиду и вряд ли годились даже для поцелуя.