Кругами рая

* * *

Когда Анисьич подошел к концу повествования, наступило утро. Первыми проснулись птицы, они разбудили солнце, солнце принесло ветер, а от ветра пошли по земле новые мысли, истории и гримасы человеческих отношений. Хотя того, что случится здесь совсем скоро, никто, конечно, знать не мог.

– Анисьич, да она в тебя втюрилась с первого просмотра. Или ты в нее. Это без разницы, – подначивал доктор.

– Дурак ты и шелупень, – пробормотал Анисьич.

– Ну, что дальше-то было?

– А что дальше? Так все и получилось, как она сказала.

– Не приняла, значит, тебя женка?

– Это смотря кто кого не принял, так сказать!.. Вот дочка у нее… Да… Ангел! Ангелиссимо! За такую руку не жалко отдать.

– И ногу…

– Мразь ты подколесная, Женька. Мать твою жалею, а то убил бы.

– Убил бы! Не наотдыхался еще на нарах? Ладно, давай выпьем мировую. Я ведь тебя люблю по-своему. И потом, ты мне вроде как папа теперь. Папа, за что сидел-то?

– Такие вопросы человеку не задают, – отвечал Анисьич.

Из комнаты донесся голос проснувшейся или вовсе не спавшей Тамары Ильиничны:

– Евгений, перестань задавать свои циничные вопросы. Устал человек.

– Пойду освежусь, так сказать, – пробормотал Анисьич и, благодаря подоспевшей защите, по праву обиженного, тяжело покинул веранду.

– Освежится он. Как в парикмахерской: «Вас освежить или так пошпенделяете?» Интересно, что же в моем вопросе циничного, Тамара Ильинична? А если он человека убил?

– Всякое в жизни бывает. Надо быть очень злым, чтобы все время напоминать человеку о его вине. Ты-то всех помнишь, кого убил?

– Тамара Ильинична, вы бредите. Говорил, не надо после водки снотворное пить. Я, пожалуй, тоже пойду. Освежусь. Так сказать.

Глава четырнадцатая

УТРО СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ. АЛЕКСЕЙ УКАЛЫВАЕТСЯ О КАКТУС И, ПРЕОДОЛЕВАЯ СОН РАЗУМА, ИДЕТ ТУДА, ГДЕ ЕЩЕ НЕ БЫЛ. ТРЕТЬЕ ЯВЛЕНИЕ ГРИНИ

Было без пятнадцати пять, когда Алексей стал одеваться. Марина тут же вскочила и накинула халатик с зеркальными пуговицами, которые, казалось, прекратили свою ночную трансляцию.

Сторона была не солнечная, в полутьме он долго искал рубашку. Та накрыла собой кактус, стоявший около компьютера. Алексей не помнил о кактусе, укололся и замахал рукой, запричитал:

– Ах ты, блин!.. Пирог, торт, пицца, сельдерей, укроп, петрушка, самогон, мак, махорка, лук, порей, бигуди… Марш!

– Ты что? – прервала его Марина.

– О кактус твой укололся! – сказал Алексей.

– Я понимаю. А слова-то?..

– Ругаться не люблю. И отец всегда говорил, что утром надо подниматься в хорошем настроении.

– А я уж испугалась, что у тебя что-то с головкой приключилось.

Алексея подмывало сказать: «Головка знаешь у чего бывает?»

– Дай я тебе кровь высосу.

– Не надо. – Алексей вырвал руку.

– Кактус я специально поставила к компьютеру. Он здесь хорошо растет и излучение на себя оттягивает.

– Вот и пусть стоит. Так держать, старик!

– Бедненький. Дай пальчик поцелую, жадина.

– Ты знаешь, когда я был вегетарианцем…

– И долго ты был вегетарианцем?

– Два месяца. Поспи еще. Провожать не надо! – Алексей остановил порыв Марины и не без облегчения прикрыл за собой дверь в душную комнату. «Вот так, в принципе, мы тогда и расстались, – вспомнил он. – Примерно так, да».

* * *

Спать не хотелось, домой не хотелось. Алексей пошел в ту сторону поселка, где еще не был.

Шлак отсырел за ночь, и Алексею казалось, что кто-то старенький и ранний завтракал в такт его шагам на одной из этих веранд полезным редисом. Сегодня и ему предстояло топить углем.

Последний раз Алексей занимался этим в армии, когда нес караульную службу в буфете части. Собственно, служба в том и состояла, чтобы с ночи раскочегарить печку. Безутешное, надо сказать, дело. Пробуждает мысль о тщете коммунистического труда, который полностью уходит на самовоспроизводство жизни. Многие с тяготой этой мысли не справлялись. Были случаи самоубийства и беспорядочной пальбы по вчерашним товарищам. Алексей читал между загрузками печи Зощенко и этим только усугублял положение – неприятная, ненатуральная получалась компания.