Кругами рая

Глава двадцать первая

АЛЕКСЕЙ ПЫТАЕТСЯ РАЗОБРАТЬСЯ В ФОКУСЕ ГИПНОТИЗЕРА И ОТНОШЕНИЯХ С ТАНЕЙ. ЯВЛЕНИЕ ГРИНИ

– Скверный старик, – мрачно шептал Алексей. – Зачем вломился?

Нельзя сказать, что Алексей был себе так уж безоговорочно приятен. Но иногда ему казалось, что живет в нем некая тайна, которая больше его самого. В этой таинственной для него жизни ему не приходилось выбирать, в ней он определялся безошибочно, с детской уверенностью, что в любви, например, обознаться нельзя. Более того, он был убежден, что и все на свете устроено таким именно образом, поэтому без затруднения проникал в психологию дворняжки, кариатиды, стрелочника в зимней степи, воды, табуретки, ночного торнадо, калмычки, слова «беда» и даже Христа-младенца. Всего, что молчаливо. И напротив, стремление быть понятным казалось ему суетой.

Так что же получается: наши детские эротические галлюцинации, мечты, выхаживаемые в каких-нибудь продувных садах, любовь, наконец, вставлены в общий хоровод? И кукловодом может быть даже этот неопрятный старик из галантереи? Тогда, как говаривал его шелопутный знакомый, жизнь еще более безнадежна, чем показалась когда-то!

Впрочем, что он так разгоревался? Поллюционные образы и те давно превращены в рекламу. А Гриня его вполне уютно чувствует себя на чужой потной водолазке, и его глазастую морду подстилают, быть может, под задницу девицы…

Вот только что он делает в этом парке? Сейчас ему казалось, что Таня просто разыграла его, сослала, чтобы он не путался под ногами. Иначе для чего эта односторонняя связь? Городского он не знает, трубка мертва.

* * *

Мнительность Алексея была чрезмерна, он знал об этом, но та держала его в состоянии некоего абсурда, к которому Алексей привык, точно к правде, и теперь уж неизвестно было, что от чего зависело – абсурд, нуждающийся в мнительности, или мнительность, провоцирующая этот самый абсурд.

В последний вечер с Таней он куда-то торопился, что, вообще говоря, было нехарактерно – обычно он при всех ситуациях торопился к ней. И тут Таня, перед тем как им свернуть за угол и расстаться, неожиданно подошла к киоску с тлеющим внутри желтым, замусоренным светом и купила букет цветов. Его сотрясло предчувствие: пользуясь освободившейся частью вечера, Таня решила навестить одного из своих любовников.

Конечно, на любовное свидание женщина не идет с цветами, рассуждал Алексей. Но надо знать Таню. Либо этот дом был настолько ее домом, что она несла цветы как хозяйка, просто потому, что в ее доме всегда во всех вазах стоят свежие цветы. Такая традиция, такой «семейный» стиль. Либо, напротив, хотела показать, что пришла с другого свидания, чтобы вызвать ревность.

Своей опытности Таня не скрывала, удивляясь поступку Анны Карениной: «Глупая! Правда, ну как она не понимала, что любовь и семья – совсем разное?» – «Я тоже этого не понимаю», – отвечал Алексей. «Значит, и ты глупый!» – смеялась Таня.

Однажды в кафе «Три полковника», где они выпивали, зашел бомж в подвязанных веревками ботинках и взволнованных шароварах. В руках у него была перезимовавшая в болоте банка, полная подснежников.

Алексей обрадовался: вот появились подснежники, сейчас они зайдут на рынок и он купит Тане букет. Когда они вышли на Садовую, Таня спросила: «Почему ты не купил мне подснежников?» – «У него?» – удивился Алексей. «Запомни: подснежники можно купить только в такой грязной банке с водой и только у такого утреннего алкоголика. И никак иначе».

Он запомнил. Тем более что подснежников в тот день не было ни у уличных продавцов, ни на рынке.