Круги по воде (сборник)

На следующий день она не пришла в школу. После занятий мы все – уже пятеро! – пошли к ней. Открыла тётя Зина.

– Маша болеет. К ней нельзя, – сказала она и захлопнула дверь.

Машки не было всю неделю. К ней не пускали, трубку она не брала. Мы даже не видели её в окне.

Колька ходил гордый, довольный. А Толик помрачнел, перестал играть в шахматы. Теперь он просто сидел на перемене, сложив руки на парте, уставившись в одну точку.

Да и вообще все мы стали какими-то не такими! Весь класс. Вся школа. Без Машки всё почему-то стало совершенно другим. Ненастоящим. Чужим.

А в следующий понедельник случилось вот что!

На третьем уроке я отпросилась в туалет. Наш девчачий туалет, находится рядом с лестницей, и на этой лестнице я увидела дядю Костю, Машкиного отца! Он поднимался на третий этаж.

Я окликнула его. Он обернулся.

– Маша болеет, – быстро сказал он. – Женя, где у вас здесь кабинет директора?

Я показала.

Мне стало холодно и страшно.

Я бегом кинулась в класс.

– Атас! Атас! – запрыгала я на месте, пытаясь привлечь внимание друзей.

Но ребята сосредоточенно что-то писали в тетрадках: увы, сразу же после первого класса нас рассадили: Людмила Михайловна посчитала, что мы слишком сильно друг друга отвлекаем.

– Левадная, что ты прыгаешь, как блоха, – сделали мне замечание.

А! всё равно!

– Дядя Костя здесь! – зашипела я на весь класс. – Дядя Костя! Он к директору!

Толик вытянулся, побледнел. Вскочил.

– Рублёв! – заорала учительница, но в классе его уже не было. – Дневник его сюда. Калачиков, ты слышишь?

Ещё один Сашка смотрел на распахнутую дверь и не слышал.

– Твой дневник тоже потребовать?

Тогда ещё один Сашка встал и пошёл. Шёл он непривычно. Резко, ломко. На учительский стол положил два дневника.

– Калачиков, это что такое? – взревела Людмила Михайловна.

– А вот что! – И ещё один Сашка ушёл.

Просто ушёл!

И мы тоже – Сашка, Вовка, я – встали, положили на стол дневники и ушли.

…Толик всё ещё стоял на лестнице.

– Машку переводят в другую школу… – сказал он.

* * *

Нам поставили «двойки» за поведение. Вызвали родителей в школу. Разобрали на собрании. Все качали головами. Сперва просили, чтобы мы извинились. Потом требовали. Потом орали. А мы молчали.

Машки с нами больше не было.

И однажды, уже в апреле, когда по двору побежали ручьи, возвращаясь из школы, мы увидели грузовики. Они стоял у Машкиного подъезда. Из одного уже начали выгружать вещи. А в другой загружали последнее – это было кресло, любимое кресло дяди Кости!

Мы бросились бежать. В кабине увидели Машку.

– Машка! Машка! – закричали мы.

Она отвернулась.

Грузовик тронулся. Поехал.

– Машка! Машка!

Мы бежали за грузовиком, кричали, размахивали портфелями! Грузовик не остановился, даже не притормозил.

Машка уехала.

* * *

Мы знали, что делать.

Мы не говорили об этом, но все знали, что нужно делать!

На следующий день после уроков мы пошли не домой – мы отошли за гаражи. Знали, что он пойдет здесь. Один.

Ждали.

Колька задержался. Увидев нас, не испугался, не отступил, хотя всё сразу понял. И лицо у него было такое честное, такое правильное!

– Сволочь! – Толик ударил его портфелем. – Сволочь!!

…Мы били его портфелями, кричали страшные, грязные слова, которые в нашем возрасте знать не положено, но мы всё равно их знали, и кричали, и били. А он молчал, не отбивался. Только весь сжался, закрыл голову руками. И от этого было ещё хуже.

* * *

Назначили родительское собрание.

Мы – уже пятеро – стояли у доски. И молчали. Колька с побитой рожей сидел на первой парте, рядом с матерью, пыхтел.

Пришла фашистка. Заливисто что-то говорила.

Мы не слушали.

Мы смотрели в пол.

– Послушайте! – вдруг сказал дядя Лёша, отец Толика. – Нельзя же так! Они ведь дети.

– А моего мальчика отделали как самые настоящие хулиганы! – взвизгнула Колькина мать.

– Я вот не верю, что мой сын просто так побил вашего сына, – вежливо возразил дядя Лёша. – Толик – хороший мальчик. Он никогда раньше не дрался. Ни разу!

– Мы это учтем, – сказала фашистка. – Поэтому «двойку» за поведение в четверти не поставим. А вот остальным…

Ой, да подумаешь! «Двойка» за поведение.

– А я вот хочу знать, почему всё произошло, – не унимался дядя Лёша. – Толик! Толя! – позвал он сына.

Толик вздрогнул, посмотрел на отца.

– Вы действительно избили этого мальчика?

– Да, – ответил Толик.

Все загалдели.

– Тише! Тише! – прикрикнула Людмила Михайловна.

Родители замолчали, одна Колькина мама продолжала что-то сердито бубнить.

– Почему вы это сделали? – продолжил дядя Лёша. Говорил он спокойно. Толик молчал. – Я просто хочу понять.

– Потому что он гад! – вдруг закричал Толик. – Фашист! Нет, хуже фашиста! Потому что вроде как товарищ! Будущий пионер! А из-за него Машка… – Толик закрыл лицо руками и заплакал.

Нас выставили в коридор.

Мы стояли, прислонившись к стене, молчали, прислушивались.

Взрослые громко спорили. Дядя Лёша взвинчено говорил:

– Вы хоть понимаете, до чего довели девочку!!

– Было собрание, – оправдывалась учительница.

Все опять загалдели.

Наконец двери распахнулись, и родители повели нас домой.

Дома мне влетело.

– Я думала, ты хорошая, послушная девочка! – на высоких нотах орала мать на кухне.