Круги ужаса

— В тот день газета послала меня, чтобы написать отчет о смертной казни…

Я знал эту историю, он отправился на казнь, но потерял сознание, когда из вагона стали выгружать части эшафота. Он сумел встать на ноги, покачиваясь и вертясь, как уставшая планета в мировом эфире, когда деревянные детали позорного инструмента уже отмывали водой на месте публичной казни.

Девушка слушала и искоса поглядывала на него с опасливым восхищением, какое пробуждается в нас по отношению к людям, лицом к лицу столкнувшимся с ужасной смертью.

Женские взгляды всегда будут с любовью останавливаться на авиаторе в кабине аэроплана, на укладчике черепицы, ползущем по куполу колокольни, на матросе, взбирающемся на верхние реи, на альпинисте с ледорубом, восходящем на высочайшие вершины, потому что женщины обожают головокружение и опасности, которые испытывают другие.

Также они относятся к тем, кто сталкивается с ужасом и чьи души опасно зависают над немыслимой бездной неведомого.

С каждым разом студентка бросала на Дюрера, журналиста-идиота, все более восхищенные взгляды.

Глаза ее отличались задумчивостью и нежной глубиной, какие бывают только у влюбленных неопытных женщин.

В тот день…

В тот день Дюрер был отвратителен: девушка буквально задыхалась, ее нервные пальцы терзали хлебный мякиш, виноградные косточки, шкурки персика.

Дюрер не смотрел на нее, но не отрывал глаз — мерзавец — от ее отображения в зеркале напротив.

— Заведующий отделом информации сказал, — продолжил он, едва понизив голос, красивый голос умелого рассказчика, — каналья — «работа для тебя, Дюрер, как твое мнение?»

— Я высказываю свое мнение, — ответил я, — в статье, до ее написания его еще нет, а после уже нет.

— В глубине души я не верю в существование призраков, но категорично их не отрицаю. В нашей профессии есть примеры, когда журналисты заплатили разумом, даже жизнью за рациональный дух и явное презрение к суевериям.

Я отправился на задание — уверяю тебя, дорогой мой, испытывая некоторое беспокойство, поскольку даже захватил револьвер, что делаю крайне редко.

Помогли ли обстановка, погода и прочие обстоятельства усомниться в здравом смысле?

Я в одиночестве сошел с поезда на маленьком вокзале и потащился по глинистой дороге под ледяным дождем, размывающим землю и разбавляющим водой густой туман.

У самой земли кричали кроншнепы, а по едва видимому пруду строем плыли лысухи.

Я увидел старуху, которая пыталась зажечь свечу в нише перед статуей святого.

— Матушка, — спросил я, — где Дом с журавлями? Я на верном пути?

Она разинула черный рот с окостеневшими деснами и тремя зубами цвета старого воска.

— Журавли! О боже! Да… Журавли!

Быстро распрощавшись, я поспешил дальше — от старухи несло навозом. Я отошел довольно далеко, но расслышал ее крик: «Он идет к журавлям! Он идет к журавлям!»

Из лачуги, похожей на черепаший панцирь, выползли три старухи и безумными глазами уставились на меня.

Грязь под ногами чавкала, словно я попирал плоть.

Дом с журавлями с изъеденными решетками и визгливыми флюгерами появился внезапно — его нутро источало злобное презрение, несмотря на закрытые ставни окон. Проклятый дом присел, как злобный карлик, изрыгающий привидения. Отмытое дождем небо ядовито-зеленого цвета окружало его лунным ореолом…

Я прислушался, предвкушая, как сорву покров тайны с неизвестности.

Дюрер, идиот, врал и не заслуживал прощения, ибо выудил историю не из собственного воображения, а из бросовой газетенки, печатающей из номера в номер мрачные творения Энн Редклиф и ее собратьев.

Но обновил ее, как немецкие красильщики, работающие с новомодными анилиновыми красками. Подвесил лампу в пятьсот свечей в руинах замка, населенного ночными тенями, а в подвальном зале пыток усадил инквизитора в балахоне на клубное кресло последней модели.

Ради немого экстаза прекрасных глаз студентки он был готов похвастаться тем, что задушил букмекера или скототорговца.

История дома с журавлями закончилась бегством по пустырям со стрельбой из револьвера по летящим теням. Дюрер замолчал, потом заказал гамбургские сигары из светлого табака.

Он обладал великим искусством предварять рассказ или прерывать его в самом напряженном месте курительной паузой.

— Помнишь Краба, корреспондента Импресса? — спросил он. — Когда Стивенс, шеф отдела информации, сошел с ума, ему поручили «написать статью» об аде.

Крабб отправился на задание и вернулся через два года, утверждая, что выполнил поручение.

Его почти нельзя было узнать, словно он скрыл лицо под маской Горгоны.

Стивенс уже сидел в уютном санатории, а не в вонючем редакционном кабинете. Крабб нанес больному визит, и, похоже, заведение пришлось ему по вкусу, поскольку он так и не покинул его.

Статья Крабба о мире бесконечного мрака не увидела света.

— Юмористическая сторона ужаса, — усмехнулся я, — ведь нет никого забавнее, чем сумасшедший, не так ли?

Дюрер сделал вид, что смеется.

Смех и глупость, которую он сморозил в следующую минуту, лишили его галантного преимущества в беседе.