— Глупый мальчишка, — еще визгливее заорал я, — будь я на его месте, знаете, что бы я сделал?
Она промолчала, не сделала ни жеста, но мне показалась, что по ее щеке скользнула слеза.
— Вот, что бы я сделал!
Я подскочил к ней и внезапно чмокнул ее в шею. Ах, друзья! Какая тигрица! Она вскочила, стул с грохотом опрокинулся, что-то (кажется, чернильница) на столе разбилось, и я получил самую оглушительную пощечину, которая когда-либо позорила щеку мужчины.
— Вон! — прорычала она. — И чтобы ноги вашей здесь больше не было!
— А дом?.. — пробормотал я.
— Я лучше отдам его под приют для бездомных собак, чем стану сдавать его такому мерзавцу, как вы. Вон отсюда, Альфред Хивенрок!
С какой силой и с каким презрением вылетело это «Альфред»!
Я сунул бутылку с киршем в карман и удалился. Оказавшись в саду, я обернулся и бросил мисс Би самое гнусное ругательство, какое может бросить мужчина в лицо женщине.
Альфред Хивенрок исчез в тот же день со своими усиками, рыжей шевелюрой, очками, бутылкой кирша и деньгами для розыгрышей, а Дэвид Хивенрок вновь занял свое место в жизни.
Через двое суток я позвонил у дверей мисс Флоренс, и мне на мгновение показалось, что она вот-вот шлепнется в обморок.
Я живо захлопнул дверь за собой.
— Не думаю, что меня кто-нибудь видел, — прошептал я. — Я добрался до вас окружными путями.
— Почему? — спросила она. — Вы можете приходить сюда открыто.
— Нет, — голос мой звучал глухо.
И только теперь она заметила мой растрепанный вид, бегающие глаза и дрожащие руки.
— Я в последний раз пришел к вам, Флоранс, — с трудом выговорил я.
— Боже правый, что с вами случилось, Дейв?
— Со мной случилось… Нет, позвольте мне задать вам один вопрос, но вопрос будет неприятный!
— Вы не сможете задать подобный вопрос, я достаточно хорошо вас знаю! — воскликнула она, заключая меня в объятия.
— Но он будет таковым.
— Тогда задавайте!
И я заговорил тихим голосом:
— Альфред сказал мне, что… что вы… о, Боже, слова не хотят слетать с моих уст. Нет, я не могу спрашивать вас!
— Я настаиваю, — сказала она, и губы ее оказались рядом с моими.
— Что он попытался ухаживать за вами, и вы ему ни в чем не отказали, что… О нет!..
Я вдруг ощутил ее губы на своих.
— Он солгал, этот последний из мерзавцев! Вы мне верите, Дейв?
Я отшатнулся и схватился за голову.
— Я вам верю, но теперь… простите меня, я подумал и…
— И?
Я с яростью выпрямился:
— Я потерял голову, глаза мне застлала красная пелена, я схватил что-то со стола, что-то тяжелое и ударил.
— Вы ударили? — переспросила она.
— Он упал… и больше не шевелился.
— Он… больше… не… шевелился, — с расстановкой повторила она.
— Умер…
Воцарилось молчание, долгое, тяжелое, потом она громко всхлипнула и рухнула мне на грудь.
— Любимый мой, мой великий… вы сделали это… ради меня!
Я легонько отодвинул ее.
— Я должен уйти. Не сожалейте ни о чем, Флоранс, ибо я ни о чем не сожалею. Пусть исполнится моя судьба. Прощайте!
— Нет!
И она закрыла засов.
Она задала мне всего один вопрос по поводу «моего преступления» и только один раз.
— А тело?
— Бросил в реку. Ужасно, не правда ли?
— Прекрасно.
Я ожидал, что она даст мне денег, чтобы уехать за море и начать новую жизнь.
Я ошибся. Мы уехали из Рагглтона через несколько дней, перебрались в Донкастер, а через три недели поженились.
Еще ни одна семья не была так идеальна и счастлива. Жена у меня оказалась богачкой и запретила мне искать работу. Годом позже у нас родился ребенок. Мальчик.
Лайонелу исполнилось двадцать месяцев, когда Флоранс вернулась с прогулки расстроенной и дрожащей.
— Дэвид, вы уверены, что Альфред мертв? — спросила она меня.
Я пораженно уставился на нее.
— Конечно, дорогая. Почему такой вопрос?
— Потому что я его видела!
— Невозможно!
— Однако это так. Я шла вдоль стены кладбища, когда отворилась решетка и он оказался передо мной. Именно он с рыжими волосами, ужасными усиками, с грязными руками землекопа и в темных очках.
— Простое сходство, — пробормотал я.
— Нет, о нет! Он ухмылялся и вдруг своим ужасным фальцетом бросил мне в лицо ругательство, то самое ужасное ругательство, которое он произнес в мой адрес перед уходом!
Мне показалось, что все вокруг меня рушится, и я вдруг понял, что такое настоящий ужас.
Через несколько дней сидевшая у окна Флоранс испустила крик:
— Вон он!
Дело шло к вечеру, сумерки сгущались, и слышался крик зимородка. Я приклеился носом к стеклу.
Вдали, в тумане таяла расплывчатая фигура: Альфред Хивенрок.
Но в сумерках и тумане глаза часто видят фантасмагории.