Круги в пустоте

— Никто! — быстро отозвался Митька. — Я думал, может быть, какого-нибудь мага попросить, только где ж мне мага-то найти?

За спиной расхохотались — весело, заразительно. Уже не старческим показался этот смех — наоборот, молодым и задорным.

— А почему же ты не попросил о помощи своего господина? — отсмеявшись, спросили из тьмы. — Он же у тебя добрый, он о тебе заботился, лечил, от разбойников оберегал… Денег на тебя извел в сто раз больше, чем ты стоишь… Неужели ты не попробовал открыться ему?

Митька судорожно всхлипнул. Вот и зашла речь о кассаре. Может, одного его слова достаточно, чтобы выручить Харта-ла-Гира… или наоборот, отправить в муравьиную яму. И как же отвечать?

— Ничего я ему не открывался! — разжигая в себе злость, истошно заорал Митька. — Ни фига он не добрый, он меня каждый день порол! И прутьями, и плетью! Можете посмотреть, еще не все рубцы зажили! И сволочью обзывал, и падалью, и еще по-всякому. Хрена я буду его просить!

— Ах, какой неблагодарный мальчик, — сокрушенно заметил невидимый допросчик. — И это в ответ на заботу… на участие… Да за такое надлежит тебя строжайше наказать! — он помолчал. — Ну как, будем наказывать? Или все-таки ответишь правду?

Митька замер. Значит, снова опаляющая, сводящая с ума боль? Как же он ее вынесет? Но как же кассар? Да, пускай лупил, пускай ругал — зато и дрался за него, рубился на мечах, ловил голыми руками стрелы… Лечил, вытягивал из сетей смерти, любимую лошадь ради него прирезал… и сам готов был уйти в смерть, лишь бы добыть им с Хьясси немного воды… Такой не бросит… не вычеркнет из своей жизни, как некоторые… И что, теперь придется его выдать? И потом всю жизнь про это помнить? Но выбора-то нет… Легко геройствовать в своем воображении, глядя по видику всякие фильмы. А когда вот так, по правде, когда подвесят в темноте и станут жечь… на что тут остается надеяться? На кого? Может быть… «Единый, Ты меня сейчас слышишь? — беззвучно шепнул он. — Ну сделай хоть что-нибудь! Ну ладно, ну пускай даже мне будет больно, только дай силы промолчать! Я не хочу, не хочу становиться предателем, а боли я еще сильнее боюсь! Ну услышь меня, пожалуйста!»

Он перевел дыхание, потом без всякого усилия заплакал — громко, навзрыд, захлебываясь слезами и соплями.

— Какую еще правду?! Ничего я ему не говорил! Я никому ничего не говорил! Вы тут все дикие, вы ни фига не знаете, вам скажи — и начнете ругаться и бить, потому что все равно не поверите! Ну и не надо!

— А вот поведай нам, мальчик, — вкрадчиво спросили сзади, — там, в твоем родном мире, обеспокоены твоим исчезновением?

Митька сейчас же прекратил рыдать.

— Конечно, — сумрачно подтвердил он. — Там, наверное, розыск объявлен, милиция… ну, то есть, стража, ищет по всей стране! И мама… — дыхания ему не хватило.

— Так-так… Очень любопытно. А скажи-ка ты нам, Дмитрий, — это прозвучало как «Дэо-митэру», — сколько бы твои родные заплатили за твое возвращение?

— Заплатить? Чем? — удивился Митька. — Вам что, рубли нужны? Или баксы? У вас же тут только огримы…

— Не все измеряется деньгами, мальчик, ибо не в них счастье… Иногда даже мелкая услуга стоит куда дороже серебра. Вот скажи, готовы ли твои близкие ради тебя пойти на все?

— Ну да… наверное… — ошалело пробормотал он. Разговор принимал какой-то совсем уж фантастический оборот.

— В таком случае, — кашлянули сзади, — могут возникнуть взаимные интересы. И мы об этом еще потолкуем. Но не сейчас… сейчас ты устал, ты очень устал, тебе надо отдохнуть…

Митька был полностью согласен. Усталость и впрямь навалилась на него медвежьей тушей, заглушая и боль, и стыд, и робкую, как лучик света из-под двери, радость — все-таки не выдал кассара, не рассказал про замок Айн-Лиуси. Но сейчас все это оказалось неважным, все это закрутилось в голове и вылетело вон серым облачком, а теплая пустота приняла его в свои огромные — от неба до неба — волны, и понесла куда-то вниз, где всегда будет тихо… Он вздохнул, зажмурил глаза — и не стало ничего, даже тьмы.

А волны все равно никуда не делись — даже когда сон отлетел, оставив после себя сухость в горле и звон в голове. По-прежнему мотало из стороны в сторону, вверх-вниз, и противно булькало в желудке. Булькало и тошнило, так тошнило, что не хотелось и есть. А ведь должно хотеться, последний раз он когда ел? На постоялом дворе не считается, там едва успел перехватить кусок — и послали на конюшню, а потом… Сколько с тех пор прошло времени? И что вообще с тех пор случилось? Муть заполняла голову, склизкая, пакостная муть, и лишь отдельные обрывки всплывали в ней… Громовой голос допросчика… и другой голос, негромкий, веселый… но оттого еще страшнее. И боль, зверская боль в ноге…

Он попробовал сесть. Это удалось не с первой попытки, руки-то по-прежнему были связаны за спиной. Разлепил опухшие от слез глаза. Растерянно повертел головой.

Тьма растаяла. Не то чтобы стало совсем светло — так, жиденький свет, сочившийся сверху, из широких щелей в потолке. Однако вполне достаточно, чтобы осмотреться.