Круги жизни

Ты, чье сердце — гранит, чьих ушей серебро — колдовское литье,
Унесла ты мой ум, унесла мой покой и терпенье мое,
Шаловливая пери, тюрчанка в атласной кабо,
Ты, чей облик — луна, чье дыханье — порыв, чей язык — лезвиё,
От любовного горя, от страсти любовной к тебе
Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питьё.
Должен я, что кабо, всю тебя обхватить и обнять,
Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить забытьё.
Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей, —
Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытиё.
Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли —
Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее.
Только в сладких устах, только в сладких устах, о, Хафиз, —
Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое! 

Мог бы рассказывать и рассказывать об Александре Сергеевиче, с которым близко общался и дальше в Москве, покинув Ташкент. Да боюсь, не все будет интересно тебе.

Умер он первого мая 1953 года, умер внезапно. За четыре дня перед тем, я зашел мимоходом к нему на Брюсовский переулок, в комнатенку-пенал, в котором, кроме него, жили тяжело болевшая жена Инна Григорьевна и четыре бездомных кота, подобранных на улице.

— Почему-то — почему? Неужто предчувствовал? — он прочел мне вслух двенадцать строк о смерти, давнее стихотворение, которое я отлично знал: 

Из вихря, холода и света
Ты создал жизнь мою, Господь!
Но чтобы песнь была пропета,
Ты дал мне страждущую плоть.

И я подъемлю с горьким гневом
Три ноши: жалость, нежность, страсть, —
Чтоб всепрощающим напевом
К твоим ногам порой упасть.

И сердца смертную усталость
Ты мучишь мукой долгих лет, —
Затем, чтоб нежность, страсть и жалость
Вновь стали — холод, вихрь и свет! 

На следующий день заболел, оказалось — вирусный грипп. Последние два дня был без сознания, когда очнулся — возле него в больнице дежурила Нина Павловна Збруева, его старый друг. Она выжала ему на кончик языка дольку лимона, он прошептал: «Восхитительно!» Вот возглас, с которым умер поэт, — умер, оставив миру золотую россыпь стихов и поразительные по силе поэмы и драматические новеллы в стихах.

Прошли годы, улеглись страсти; многие наиболее шумливые стихотворцы тех лет уже позабыты, а к стихам Кочеткова с каждым годом ширится интерес.

3 мая. Ташкент

Вчера, возвращаясь с Учительской, прошел по Пушкинской улице мимо дома, в котором живет поэт Абдулла Арипов. Если при имени поэта у тебя тут же не возникают на языке строки его стихов, значит… Настоящий поэт — редкость куда большая, чем мы привыкли думать. Прошел мимо его дома, и уже на кончике языка! 

Ты плакала, ты мой ловила взгляд,
Ты так искала этого свиданья,
А я глядел, как небеса горят,
И думал о величье мироздания.

Сегодня я один в своем дому,
Ты далека, я сам все смял и спутал.
Что мирозданье мне, что я ему?
Пришла бы ты ко мне хоть на минуту. 

Да ведь это про нас с тобой, это я — тебе. Вот лакмусовая бумажка, безошибочно указывающая — поэт!

Бывают в жизни истории, похожие на притчи. Именно такой житейской историей-притчей в юности Арипова однажды одарила судьба. Было это на моей памяти. 

Золотая рыбка

Сейчас Арипов — зрелый поэт, гордость Узбекистана. Тогда стихи его еще не печатали, но они уже гуляли среди молодежи; студенты списывали их один у другого, с воодушевлением друг другу читали. А на его вечер в университетском клубе было не протолкнуться.

Окончив университет, Арипов устроился работать редактором в Издательство художественной литературы имени Гафура Гуляма. Рядом с издательством на улице Навои существовала чайхана, куда многие издательские работники приходили в обеденный перерыв. В чайхане был небольшой водоем, в водоеме плавала рыбка. С нее-то все и началось.