— Что ты пристал к мальчику! — сказал Таджибеков. — Откуда он помнит, что он говорил. У них в голове только футбол… Но скажи мне, дорогой Кудрат-джан, ты случайно не знаешь, где Махкам-ака хранил печать? Может, он действительно хранил ее не в ящике? — И Таджибеков так посмотрел на Кудрата, что тому опять стало страшно.
«Может быть, сказать? — подумал Кудрат. — Может быть, сказать, что печать здесь, вот под этой доской? Ведь не обязательно я должен говорить, что я ее украл, что я ее вернул. Просто сказать, что она здесь?»
— О чем ты думаешь? — спросил Таджибеков.
— Я вспоминаю, — произнес Кудрат. И, сам еще не понимая, почему он так говорит, сказал Таджибекову: — Я много раз помогал Махкам-ака, много раз видел, как он убирает печать. Он никогда не клал ее никуда, кроме железного ящика.
— Черт знает что!.. — сказал Таджибеков и посмотрел на милиционера. — Ладно, Кудрат, напиши-ка еще одну бумажку, чернилами. — Он положил перед мальчиком лист линованой бумаги, пододвинул чернильницу. — Пиши: «В исполком районного Совета. Мы, трудящиеся жители улицы Оружейников…»
Странное и непонятное дело! Обычно, наврав что-нибудь дома, или в школе, или ребятам, Кудрат чувствовал какое-то смущение, какую-то неловкость и у него хоть на минуту портилось настроение, а сейчас у него настроение стало лучше. «Это, наверно, потому, — думал он, — что я выполнил слово, данное Махкам-ака. Он же велел, чтобы я никому не говорил про печать». И от этого хорошего настроения, и от уверенности в себе Кудрат позволил себе переспросить:
— Лучше написать: «Настоящим мы, трудящиеся…» Махкам-ака всегда так начинал.
— Нет, пиши так, как тебе сказано: «Мы, трудящиеся улицы Оружейников, просим исполком районного Совета в самое ближайшее время выдать временно исполняющему обязанности председателя махалинской комиссии бухгалтеру потребкооперации Таджибекову Уктамбеку Таджибековичу новую печать взамен похищенной неизвестными преступниками». Все.
— А подпись? — спросил Кудрат. — Подпись ваша?
— Не твое дело, — сказал Таджибеков. — У тебя хороший почерк и глупая голова. Там же написано; мы, трудящиеся. Это от имени всех. Понял?
— Понял, — сказал Кудрат.
— А теперь иди, — сказал Таджибеков.
Когда Кудрат вышел, милиционер Иса сказал:
— А по-моему, он что-то знает про печать.
День четвертый
1
— Уважаемый хозяин! Вы уже три дня председатель махалинской комиссии. Вот уже пять дней, как я нахожусь в вашем доме, как я выхожу подышать воздухом только ночью, — говорит Кур-Султан Таджибекову. — Неужели вы думаете, что в тюрьме мне было много хуже? Завтра Барат уезжает в горы. Я должен написать записку тем, кто ждет меня. Что я им напишу?
— Вы говорите — пять дней, как вы здесь. Вы говорите — три дня, как я председатель махалинской комиссии. Но это же не так много. Поймите, как ни приятно мне принимать вас у себя в доме, но ведь я тоже каждый день рискую. И потом, мне сегодня сказали: до тех пор, пока не кончится следствие по убийству, меня председателем не утвердят и, возможно, не выдадут печать. Мне тоже нелегко. Мой родной сын спрашивает: «Папа, кто у нас в гостях?» — а я ничего не могу ему сказать. Вы думаете, я не боюсь, что он проболтается? Вся надежда на то, что он не дружит с этими мальчишками. Он старше их и умнее.
— Ваши семейные дела меня не интересуют, — сказал Кур-Султан. — Если ваш сын проболтается, пострадаете прежде всего вы. Достаньте печать, и мы уедем. С тем, что у нас есть, мы можем уехать куда угодно. Но мы поедем только туда.
— Ах, — сказал Таджибеков, — я бы тоже хотел поехать туда, но я просто не знаю…
— Вам и здесь хорошо, — ответил Кур-Султан, — Вы так воруете у кооперации, как ни один приказчик не воровал еще у своего хозяина. В стране пророка за такое воровство вас давно бы сделали похожим на самовар.
— Как так? — спросил Таджибеков.
— А очень просто, — объяснил Кур-Султан, — вам отрубили бы и руки и ноги.